Он еле стоял, цепляясь руками за их плечи, беловолосая голова была низко опущена. Кай заметил, что дед незаметно всунул в руку Володара носовой платок, тот поднёс его к лицу. В глазах Марика читалось смятение. Он колебался.
Савонарола неожиданно расцвёл.
– Пятеро, есть. Я открываю расследование по факту нападения на неофита Ангелину Вейко. Кто желает сообщить какую-то информацию, прошу ко мне на кафедру, – объявил Магистр и развернулся, собираясь уйти.
– А Острожский? – Муза Павловна преградила ему дорогу. – Он всё ещё под подозрением?
Губы Савонаролы превратились даже не в линию, а в точку.
– Свободен. Пока.
– Спасибо, Магистр. Вы так великодушны, – Муза кивнула.
– Мы всё выясним, кому пришло в голову подвергнуть насилию неофита Вейко.
За его спиной снова раздался серебристый голос:
– Выясните лучше, кому понадобилось ссорить неофита Вариводу с неофитом Острожским.
Савонарола взглянул на Панночку и вышел из аудитории.
Народ, мрачно поглядывая на семерых в центре, начал расходиться.
Кай обнимался с друзьями. Муза плакала, поглаживая его по плечу, дед бормотал «разберёмся, разберёмся». Карна молча улыбалась. Хорунжий поддерживал Володара.
Карфаген встал, кряхтя и приговаривая «что б я что-то в этом понимал…»
Аудитория почти опустела.
В полумраке стоял одинокий несчастный человек. Лицо его было белее снега. И если бы кто-то мог сейчас видеть его, он заметил бы на лице Марика смешанное выражение сомнения и тревоги.
Стремительным домкратом
На следующее утро, прежде чем умыться и проглотить кружку горячего горького кофе, долго стоя перед зеркалом, Кай никак не мог понять, что его так беспокоит. Всю ночь его мучали кошмары. Сам факт обвинения был ужасен, царапины на лице и руках отнюдь не добавляли баллов к утверждениям о его невиновности… Но было что-то ещё. Он смотрел на себя в зеркало и не знал, что не так.
Это уже было видно в зеркале.
Но он не знал что.
Всю следующую неделю Кай провёл в ожидании. Он старался сохранять спокойствие, и даже немного торжествовал в душе, будто виновника нападения на Ангелину уже нашли и осудили. Савонарола был худшим из возможных следователей, но другого не было. Кай в глубине души верил, что истина для Магистра всё же дороже.
Гелевейка на занятиях не появлялась, и её отсутствие стало постоянным предметом для обсуждений, в центре которых материализовалась Дарка Олефир. Очень вовремя выписавшись из больницы, она при всяком удобном случае снова и снова открывала прения в «клубе присяжных-заседателей» словами вроде: «Не стала бы считать нашего Магистра Савонаролу мерилом человеколюбия, но не станет же он умалчивать о ТАКОМ?» На последнем слове глаза Дарки становились огромными как озёра и такими же прозрачными.
Это поневоле раз за разом подогревало всё большую неприязнь к самому
