это же так похоже на его стишонки. Вспомнил свою последнюю идею – критиковать его за все – и жадно открыл исписанные листки.
Так, начнем. Правда, те, вчерашние, – перечитывать нет сил. Будем следующие: что-то там насчет “милости Вечного” пел. Хорошо. Кто такой – или что такое – этот “Вечный”? Если это бог, тогда бы сразу так и сказал, зачем намеками? А это – “или покой души за чашей обретал”. Ну уж – дудки: или вино или церковь, нестыковочка, уважаемый. Люди – у него – “жалкие ослы”, “пусты как барабаны, но заняты делом”! Сам ты – барабан! Трезвонишь только, пьешь, сад толком не охраняешь, вон – даже слесарь тебя ругает колхозный. А это… Но тут меня прервал наш “оракул” – незаметно подойдя (с вином и яблоками на тарелке), он заявил:
Никто не соединился с возлюбленною своей,
Пока не изранил сердце шипами, как соловей,
Пока черепаховый гребень на сотню зубов не расщеплен,
Он тоже не волен коснуться твоих благовонных кудрей.
Спорить с ним сразу же расхотелось – ум захватила мысль о “соловье”. Надо запомнить – обдумаю, когда буду один. Петрович присел рядышком – лицо вежливое, благообразное, спросил, каково было ночью, поднес вино и яблоки. Я с удовольствием отведал того и другого. Захотелось его отблагодарить, и я сказал, что некстати вчера нам помешал слесарь Володя, влез, неуч, в такую интересную беседу. Можно было бы и продолжить сегодня. На мое удивление, старик заметно погрустнел:
– Не мое это дело – учить уму-разуму, вы уж простите, разошелся вчера не на шутку, а с чего – сам не знаю. Прав он – сад стеречь надобно, а не вином и стихами баловаться. С библиотекарем, Владимиром Василичем, знаемся, вот он по-дружески меня и развлекает, а я – всех остальных. Только не слушает никто, вы, вот, исключение.
Я, все еще в надежде его разговорить:
– Расскажите тогда без поучений, о себе что-нибудь.
– Пойдем, прогуляемся, – говорит, – может, что и получится.
Идем… без тебя… Деревья как деревья, ничего особенного, все внимание на спутнике. Он молчит, лицо задумчивое, грустное, постарел заметно за ночь. Подошли к речке, смотрим на сияющее солнце, опять молчим, я почему-то вспоминаю тебя. Он вдруг оборачивается, лицо изменилось – порозовело, помолодело и говорит:
– Хочу тебя (опять – на ты!) утешить, чтобы ты помнил старика, когда дальше пойдешь.
Будь весел! Чаянья твои определил – вчерашний день.
Тебя от прежних просьб твоих освободил вчерашний день.
С кем спорить? Ни о чем тебя не расспросил вчерашний день.
Что завтра сбудется с тобой – не приоткрыл вчерашний день.”
Я молчал, всеми силами стараясь запомнить его слова – бальзам для моей души. Поражаюсь – как это все близко и понятно мне! Он тем временем неспешно, тихим задушевным голосом продолжал:
Душой, перенесшей
