можно было обращаться в любое время суток. Иногда он поднимал льва над головой и говорил, хвастаясь, нечто похожее на «О!». Тогда я поднимал медведя и тоже говорил «О!» – имея в виду, что и я не лыком шит. Однако Женя и не думал сдаваться, и все повторялось сначала. Некоторые турниры заканчивались только после шестого раунда. Когда Женя чего-то не понимал, он морщил лоб, мучительно думал, и в глазах у него появлялось недетское выражение.
Но утром, открыв глаза с совершенно детским выражением, он тут же поднимался в кроватке, и надо было заполнить время до завтрака, потому что, спущенный на пол, Женя тут же отправлялся на кухню и требовал еды, а еда прибывала только в восемь часов. До вожделенного стука в дверь единственным делом было помыться и одеться. На первых порах хватало нехитрых развлечений. У меня были штаны, что-то вроде джинсов. Они назывались техасками и застегивались на молнию; на поясе их украшала большая круглая пуговица, напоминавшая бляху. Ею-то мы минут пятнадцать каждое утро и восхищались. Но и молния не пустяк: она замечательно ездила вверх и вниз, и Жене разрешалось за нее дергать. Все же два часа заполнить этой программой не удавалось. Тогда мы переходили к описанию тех блюд, которые вот-вот принесет дедушка.
Ни один шеф-повар не превзошел меня в восхвалении жидкой каши и технологии ее изготовления, тем более что существовало несколько разновидностей, среди них горячо любимый геркулес и вызывавшая протест, но, конечно, съедавшаяся «кашка толокно», за появлением которой следовал неизменный диалог: «Сегодня у нас кашка толокно». Раздраженное: «А-а-а». Дедушка (показывая на мисочку): «Так помыть?» Протестующее: «И-и-а!» Хотя рассказ о деятельности главного кашевара имел неизменный успех, к положенному сроку Женя увядал. Чтобы унять капризы, оставалось только наглядно растолковать, как дедушка, с трудом балансируя тремя огромными тарелками (их величина скрашивала банальность сюжета), поднимается по ступенькам, причем ступеньки изображались и пересчитывались. Обычно к этому времени завтрак и появлялся, а я убегал на работу.
Но однажды ступеньки были пересчитаны несколько раз, даже уточнено, что дедушка забыл запереть дверь, вернулся и начал восхождение по второму разу, а его все нет и нет, хоть бросайся в Зимнюю канавку. В обеих квартирах был телефон. «Идем звонить», – заявил я. Выяснилось, что каша подгорела и ее пришлось варить заново. Ждите, скоро будет готова. Легко сказать: ждите. Мы и к лифту выходили, проверяли, не застрял ли, и воздух нюхали (не пахнет ли завтраком?) – все без толку. Нет, эта страница летописи не для слабонервных.
«Техаски» с ослепительной бляхой и танталовы муки (предвкушение меню) понемногу отошли в прошлое: ребенок рос. Их заменило увлечение машинами, и на эту тему я должен сделать очередное длинное отступление. Три страсти определили Женино детство: автомобили, волосы и кошки (волосяной покров объединяет последние два фетиша). Они никуда и не ушли. В старших классах, описывая ту или иную девушку, он никогда не мог сказать, красивая ли она, умная ли, интересно ли с ней проводить время. Упоминались только ее волосы: чем длиннее и блондинистее, тем лучше (сам он брюнет, в мать,
