данной затеи, ему придется опустить руки и смириться.
– Давай зайдем и спросим его, – последовал простой ответ. – Мое мнение заключается в том, что это помогает ему дышать полной грудью и служит целью для продолжения существования. Сам знаешь, как труден его путь. Забери этот смысл жизни, и через год его не станет по вполне естественным причинам. Без мотивации все живое запрограммировано на скорый конец. А так он верит в то, что рано или поздно наступят светлые времена. Человечество как биологический вид приспосабливается ко всему. Пусть его уже не будет в живых, но работа, которую ты считаешь бессмысленной, может впоследствии показать дорогу в нужном направлении для нового поколения. Давай уже войдем внутрь. Хочу пройтись по этому месту в последний раз.
Дверь, как всегда, была открыта; в кресле смотрителя сидел пожилой чернокожий мужчина в темных очках, который, как всегда, был одет в африканский костюм. Услышав звук скрипучих петель, он повернул взгляд в нашу сторону.
– Заходи, мой друг, – он встал из-за стола и направился к нам, безошибочно узнав меня по каким-то, до сих пор непонятным мне признакам. – Давно тебя не было. Надеюсь, ничего скверного не случилось?
– Духи оберегают меня, – пожимая протянутую руку, ответил я. – Не знаю, что такого хорошего ты им постоянно про меня говоришь, но несколько раз они от меня пули отводили.
– Посмотри на эту ситуацию с другой стороны. Возможно, я говорю им, насколько ты ужасный человек, и они оберегают тебя до последнего, лишь бы ты не пришел в их мир в виде призрака и не установил там свои порядки.
В отличие от начальника местной полиции, у этого человека чувство юмора было очень утонченным, скорее даже философским. И вообще, он всегда представлялся мне особенным. Приехал в наш университет из Африки еще до войны, подписав контракт на два года. Что-то вроде программы культурного обмена между континентами. В итоге он настолько увлекся этим обменом, что на сдачу получил жену и троих детей. Я ходил к нему на лекции по философии, хотя это было вовсе не обязательно. Ведь в изучении космоса, к которому меня тянуло с рождения, это помогало слабо. Но к нему ходили все, настолько интересно он мог часами говорить на любую тему. В юношестве эта наука казалась мне бессмысленной, но как же сильно я ошибался. Подобные ему преподаватели занимались самым главным – передавали свой жизненный опыт нам, молодым, горячим и наивным. Архитектура души гораздо важнее любой точной науки. А его талант заключался в том, что в долгих, а порой и агрессивных спорах со студентами, ему удавалось посеять в наших головах определенные идеи и мысли, которые прорастали в сознании годами. Но в итоге все они оформились в то, что называется характером. Далеко не все выпускники университета вышли оттуда хорошими специалистами, но большинство из них стало просто хорошими людьми. И в этом как раз его заслуга.
Но сейчас такие, как он, оказались не у дел, и все, что ему остается – это следить за порядком в своем музее, где представлена история всех континентов. Надо
