здесь был дворик, гараж, и я мог есть фрукты, сколько пожелаю.
Но Лу все это не впечатляло. С самого начала мне было ясно, что он скучает по прежнему жилищу: он обошел весь дом и обнюхал каждый уголок с таким видом, будто что-то потерял. Сперва я не мог сообразить, что ему не по душе. В первой квартире он сразу прижился, так почему переезд вызвал столько тревог?
На другой день мне все стало ясно: он всю ночь не давал мне заснуть – скулил и бродил, как неприкаянный до утра. Когда я вышел на кухню, чтобы заварить чай, то обнаружил Лу на кухонном столе. Он сидел и смотрел в окно остекленевшими глазами. С годами я научился узнавать этот взгляд – я называл его «вспоминающим», – мрачный и напряженный, в котором отражались образы утраченных сестер и братьев, родителей, калифорнийских холмов. Временами Лу впадал в такой транс, словно медиум. Это всегда производило на меня слегка пугающее впечатление.
На старой квартире он любил лежать под столом и глазеть в окно на людей, голубей и машины – дом стоял довольно высоко, и вид открывался широкий, во все стороны, там постоянно бурлила жизнь. Возможно, это чем-то напоминало Лу сосновые рощи, где прошло его детство. Ему нравилось наблюдать за происходящим вокруг, а здесь, в одноэтажном доме, новые запахи были повсюду, но видеть Лу ничего не мог.
Еще он тосковал по энчиладам, орешкам на террасе и по пробежкам вдоль бухты. Так я выучил первый урок дрессировщика: бродячие собаки намертво привязываются не только к людям, которые их подобрали, но и к первому месту, которое они могут назвать домом – даже если это обувная коробка в багажнике.
Так началась собачья война. Одежда, расчески, наручные часы, зубные щетки (да, он как-то до них дотягивался) – все, чем я пользовался, подвергалось уничтожению. На купленные специально для него собачьи игрушки он презрительно не обращал внимания. Ему нравилось грызть мои личные вещи.
Он съел два пульта от телевизора, бинокль, бейсбольный мяч, который я трепетно хранил еще с колледжа, два ремня, компьютерную мышь и клавиатуру, темные очки и бессчетное количество ботинок. Даже машина пострадала: Лу отгрыз все ручки и кнопки, до которых сумел достать. Любой предмет, которого я касался, становился собачьей добычей.
Еда, печенье, кушать, лакомства и ужин – эти слова были для Лу священны. Принятие пищи превратилось в сакральный ритуал. Только представить себе – никаких больше драк, никакой охоты, никаких злобных двуногих, отгоняющих тебя от мусорного бака или от кормушки для кур. Лу на всю жизнь сохранил любовь к еде, и именно этим я пользовался, когда хотел обучить каким-то новым командам.
Как-то раз я попытался забрать у него миску, хотя он еще не закончил ее вылизывать. Он рыкнул, как, должно быть, тысячи раз рычал на других собак, защищая свою добычу – будь то дохлая крыса или черствый кусок пиццы. Теперь мы с ним были одной стаей, и он никому не мог позволить лишить его вожделенной миски, в которой сама собой по волшебству появлялась еда, прежде чем он убедится, что там не осталось больше ни единой съедобной крохи.
Я еще не знал тогда, как решать возникающие конфликты, поэтому схватил его за шкирку и
