он сжал кулаки и заорал, брызгая слюной:
– Я не домовой, понятно тебе! Не домовой! Я хохлик! Хохлик, dupek Podwodny. Gospodarz wodny miot bezmózgi. Потомственный великопольский хохлик.
– Ох, как красиво ты ругаешься, Ежи, – весёлым колокольчиком смех русалки зазвенел над водой, – Вот этой своей спесью шляхетской, ты всю окрестную нечисть против себя и настроил. С лешим, ну до чего ж милый мальчонка, и с тем подраться умудрился.
– А нечего ему на парк рот разевать, по лесам пусть хозяйничает. И филин его тут летать не будет. А то лезет ко мне в дупло, как к себе домой, gnojek Pierzasty, – маленький Ежи грозно помахал кулаком куда-то в сторону Краснинского большака.
– Ну, сам себя послушай. Домовой.… Ну ладно, ладно, – видя, как скривилось в ярости лицо собеседника, поправилась русалка, – хохлик… Хохлик, а живёшь в дупле. Давно ведь погорел барский дом. Чего тебе тут теперь делать. Раз великопольский, ну и отправляйся к себе в Польшу.
– А кому я там нужен? Я здесь уже четыре века служу. Ян-Казимир Рачинский со всеми нужными словами да присказками у старших в Рачиновичах выкупил. За горшок каши да горсть злотых, да за ленты шёлковые цветные. Меня там, в Польше и не ждут. А что пьяное быдло дом спалило, так то ничего. Парк Иван Самойлович Рачинский разбивал да украшал, вот в парке том и есть мой дом. И никто в тот парк из нечисти окрестной не войдёт. Я здесь хозяин. Белки там зайцы, ёжики да ужики всякие, пусть живут. А вот лешему ходу нет. Ещё раз заявится, опять получит по суслам, – налившись багровой злостью, почти кричал хохлик.
– Ежи, Ежи. Уже ведь и саблю-то тебе сломал лесной хозяин. Где сабелька-то? – улыбаясь, русалка вытянулась во весь рост на поверхности воды, подперев правой рукою голову. Шелк тонкой рубашки бесстыдно обтянул красивое, вечно молодое тело. Однако хохлику было не до русалочьих прелестей. Он, грозя в пустоту кулаком, кричал:
– Да, дубинка у него славная, заговорённая. Малахит уральский. Ну, да я его и без сабли отбуцкал. И ещё тумаков надаю. Так-то вот, Агафья.
– Не называй меня так. Я Марина, – зло ударила ладонью по воде водяница.
– А плевать мне, как там тебя водный хозяин называет. Ты как была, Агафья, дочь мельника Никифора из Запрудья, так для меня ей и осталась. Głupia dziewczyna, тебя из навоза подняли, в дом взяли, любили, подарки дарили. А ты что? Дура-девка.
– Любили, – гневно закричала русалка, – это я его, Василия любила. А он меня как игрушку, как вещь ненужную, завалящую, брату Платоше передал. А я ведь его любила, ох как любила.
– И что? Топиться – то зачем, было? Родила бы, жила бы в хозяйском доме. Я ведь кое-что по звёздам да по приметам читать умею. Хороший бы родился мальчишка, правильный. Умный, упёртый, по-хорошему злой. И до работы злой, и до учёбы. Мог бы и дворянство выслужить. А ты что сотворила? Себя погубила, так ведь и неродившегося младенца, душу безгрешную погубила, głupota.
– Да, и что? Я бы и Сашку, и Варварку к себе на дно затащила, да ведь не подходили они к прудам. Только в купальне плескались всегда.
