взволновал его до слез:
– Крестный, а крестный, подари мне черный костюм и галстук красный. Ничего больше другого не хочу. Отцу говорил, но он и слышать не хочет, мол, нет в сельмаге – и баста. А я так мечтаю хоть раз в жизни красиво одеться… Ты же в город часто ездишь, ну очень прошу тебя… Я всю жизнь буду благодарен тебе…
– Хорошо, сынок, я постараюсь.
Возвращался к себе в Лебяжье Николай Васильевич сам не свой. Он несколько раз останавливал «Победу», выходил, стоял, раздумывал… Но что-либо радикальное и определенное для снятия надвигающейся беды придумать не мог. Ну, допустим, он увезет его к себе, в Лебяжье… А тот пойдет купаться или с кем подерется. Вот тебе и будет сон в руку.
«Нет, увозить Сашку к себе не стоит. Чуть что случится, и буду я вечно нести этот крест, да еще Семён с Марьей будут на меня в обиде – увез на погибель. Нет-нет, это не пойдет. Но что же делать, где выход?»
Он долго мучился, не зная, что предпринять. Советоваться тоже ни с кем не хотелось: подумают, что председатель совсем с ума сошел – стал верить снам и бабушкиным сказкам. Ситуация была не из простых… Так в раздумьях прошло несколько дней, и, как всегда, решение пришло само собой, простое и оригинальное: «Пусть крестный живет как живет, а в день рождения попрошу Семёна закрыть колодец и завязать чем-нибудь. Вот и будет все нормально». На этом и порешил сам для себя Николай Васильевич.
Быстро промчались в делах и заботах летние дни. Вот и настал этот знаменательный день семнадцатилетия Александра. Николай Васильевич вручил ему черный костюм и бордовый в полоску галстук. Радости Сашкиной не было предела. Ему не терпелось примерить обновку, что он вскоре и сделал. Мария, увидев сына нарядным и как-то сразу же возмужавшим, расплакалась, запричитала… Потом давай целовать сперва Сашку, затем Николая Васильевича за подарок, за ту помощь, что оказал он им семнадцать лет назад…
Кое-как отделавшись от ее объятий, Соловьев отозвал Семёна во двор и попросил завязать колодец на случай, если кто перепьет…
Вот и началось торжество. За столом в основном молодежь, одноклассники и друзья Сашины, да родственники. Один за другим поднимали бокалы: за именинника, за крестного, за друзей, за подруг… Николай Васильевич наблюдал за Сашей почти неотрывно. А тот на глазах менялся, что-то ему было не по себе, что-то его тяготило, давило и мучило. Раза два он порывался встать и выйти из-за стола, но мать спокойно его усаживала, и он опять на некоторое время оставался на месте. Внешне он был даже улыбчив, но в глазах присутствовала какая-то неизгладимая печаль, какое-то отрешение. Некоторые слова и шутки не доходили до него.
– Ну что, пижон, не слушаешь совсем нас? Возгордился? Шибко красивый костюм тебе крестный подарил да галстук нацепил, – беззлобно проговорил Семён, обращаясь к сыну. – Ну скажи хоть пару ласковых слов, мы ж тебе счастья желаем, а ты не ответствуешь. Встань, встань, скажи словечко и матери, и крестному.
– Да что мне говорить?
