копытами твоей лошади? А помнишь, туманные вечера над Волгой, когда летняя жара уже спала и звёзды светят из воды сквозь лоскутья тумана? Мы мечтали тогда изменить мир. А теперь мы оба боремся за возвращение милой сердцу старины по разные стороны баррикад. Потомственный дворянин сделался борцом за дело мирового пролетариата!
В его словах я услышал горечь. Суетливые поиски контраргументов на некоторое время лишили меня дара речи. Но тут сам Юрий пришёл мне на помощь:
– Мир разбился на мелкие черепки, и большинство ковыряются в его осколках, просто надеясь найти что-нибудь пожрать. В то время как большинство просто пытаются выжить. Я говорю об офицерах Генерального штаба, которые остались буквально без куска хлеба. Им уже не до идей. Мечутся. У каждого семья. Кто их осудит? Но против них придётся воевать. Их руками и их знаниями красноармейский сброд обращается в армию. Вот и ты… А я-то думал…
Он умолк. В сумерках я всё ещё не мог разглядеть выражение его лица, но я помнил, как в гневе ли или в воодушевлении твердеют его скулы, как напрягаются на шее жилы.
Припомнилось, как в нашу бытность в Твери он, скорый на драку, щедро раздавал зуботычины каждому, кто попадётся под руку. Именно эта его воинственная черта особенно не нравилась матушке моей Ларисы. «В горячем жеребце мало разума», – так говорила она.
Наконец Юрий заговорил. Но интонации его голоса, против моего ожидания, оказались спокойными:
– Мы прошли через Великую войну, и мы выстоим против большевиков.
А меня будто бес терзал снова встрять с ним в спор, словно подзуживал кто. И откуда брались силы в истерзанном голодом и усталостью теле?
– Через Великую войну с тем самым германцем, с которым ротмистры Розенберг и Гершельман были уполномочены вести переговоры, – прорычал я. – Кем уполномочены? Сбежавшими из Петрограда либеральными деятелями, завалившими трёхсотлетнюю монархию? Ты говоришь: оборем большевиков. Да разве в большевиках дело? Говорю тебе: это заговор сатанистов. Ты говоришь: мечутся в поисках куска для семей. А я отвечу: вгрызаются в тело родины для личной наживы. В Добровольческом корпусе процветает спекуляция. А германские оккупационные власти смотрят на это свозь пальцы. А относительно социальной базы скажу тебе так: реквизиции, реквизиции и ещё раз реквизиции. Не стоит обращать внимания на прокламации Булак-Балаховича! Они были расклеены по тем же столбам, где болтались висельники. Действовали под девизом «грабь награбленное». Действительно, во всей округе ты не найдёшь ни одной уцелевшей усадьбы. Местные хлебопашцы всё растащили по своим закромам. Обирая крестьян, Булак-Балахович обещал всё вернуть их господам, а потом офицеры его штаба торговали в розницу сервизами Императорского фарфорового завода. Чайные пары, блюда, салатники, столовое серебро. В том числе и с вензелями членов императорской фамилии. Я видел это собственным глазами! И знаешь, о чём я думал? О Ларисе! О Боршевитиновском гнезде, которое, скорее всего, так же разорено, как все помещичьи усадьбы в Псковской
