ей бы соболиное манто на плечики… А еще ложу в опере, рассвет на берегу Сены и поздний завтрак на круглом столике в хрустящей крахмалом простыней постели.
Катя вдруг вспомнила, что еще третьего дня обещала занести соседке Ируське халявных материных картошки и яблок.
– Че, как ремонт-то твой? – без интереса полюбопытствовала Блатная.
Сегодня целый день перед тем, как выехать в клинику и заступить на смену, Катя занималась разборкой коридора и своей комнаты – упаковывала вещи в коробки. Напоминание о предстоящем ремонте отозвалось нытьем в пояснице.
– Еще не приступили. Подготавливаю квартиру.
– Ты поаккуратней давай с этими молдаванами!
– Они белорусы. Дворники наши местные. Муж и жена.
– Все равно за ними глаз да глаз. Ценности из дома забери, когда они там шуровать начнут.
– У меня их нет. Ценностей.
– А что у тебя есть? На жопе шерсть? Редкая, но своя?
В ответ на грубую шутку Катя лишь вяло улыбнулась.
– Ладно… Пойду перекурю – и на боковую, – пробурчала Блатная и, взяв со стола магнитный ключик от лифта для сотрудников, пошоркала к двери.
– Давай, – перебирая в коробке печенье, машинально отозвалась Катя.
Возле двери стоял заранее заготовленный санитаркой пакет с алюминиевой миской и котлетами, недоеденными больными в обед. Зацепив пакет крючковатыми пальцами, санитарка вышла из сестринской.
Не успела Катя сунуть в рот вторую печеньку, как в кармашке ее форменной блузы раздался сердитый писк.
«Дома. Поел. Скоро ложусь».
«На тренировке был?»
«Да».
«Ок. На завтрак ешь йогурт. Он в холодильнике».
Жуя, Катя подошла к раковине, вымыла руки и тщательно вытерла вафельным полотенцем. Вернувшись к столу, достала из кармашка брюк Нинкин мобильный. Заняв на время удобный, со спинкой, санитаркин стул, набрала код-пароль.
Личную жизнь Кате заменяли безобидные влюбленности.
Пару раз в год судьба подкидывала ей в отделение подходящий объект, такую вот сложносочиненную, как эта Нина, натуру, не выношенную кухаркой из средневековья, но вылепленную по проекту умелого скульптора.
Она, как и все предыдущие объекты, несла в себе неуловимую, недоступную Кате загадку женской сущности.
В манере даже в порыве эмоций обращаться на «вы», в тоненьком дешевом обручальном колечке, в небрежно брошенной на стул дорогущей сумочке, в аромате волос, в очаровательной нахрапистости и тут же, следом – в наивности, с которой она назвала пароль от своего телефона, Катя считала интереснейшую своими противоречиями историю чужой жизни, к которой, без раздумий, взяла на себя право ненадолго стать сопричастной.
Блатная должна была вернуться не раньше, чем минут через пятнадцать.
Катя знала, что, подкармливая бродячую собаку, прибившуюся во двор клиники, санитарка
