с низким лбом и оловянными глазами, икнул и мутно посмотрел на собеседника.
За длинным столом, заставленным закусками и бутылями с самогоном, не на шутку разгорелся околонаучный диспут о том, какая воровская масть предпочтительнее. Постепенно спор перешел в русскую мятущуюся достоевщину о слезинке ребенка, о человеке или твари дрожащей и о невинной крови. В такт словам шуршала игла патефона, проигравшего уже пластинку, но продолжавшего вращать ее, пока завод пружины не иссякнет.
– Ну, воровать – это дело святое, – с достоинством изрек Оглобля.
– А разбой? Про разбой что скажешь? – не отставал пытливый Дюпель.
– Тоже дело хорошее. Но мокруха… Тьфу. – Оглобля вдумчиво посмотрел на стакан в своих руках и опрокинул остатки его содержимого себе в глотку, с удовольствием крякнув. Загреб ладонью из алюминиевой тарелки горсть ядреной квашеной капусты и сосредоточенно захрумкал, методично двигая челюстью.
Лица гостей, собравшихся в просторном помещении с низким потолком, не внушали даже намека на доверие. Они могли иллюстрировать собой теорию Дарвина. По ним видно было с неотвратимой наглядностью, что человек произошел от обезьяны, но некоторые так и не дошли до конечной цели. Какое-то переходное звено – лбы низкие, лица иссеченные морщинами, во рту фиксы, телосложение, как правило, хлипкое или болезненно тучное. Хотя, может, и нечего на Дарвина пенять. Может, когда-то и были эти фигуры атлетичными, а лица приятными и светлыми. Но прошлась по ним тяжелым катком судьбинушка, кидая то в голодные и холодные колымские лагеря, то в туберкулезные бараки, награждая ударами прикладов от конвойных и выедая внутренности дешевым самогоном на таких вот встречах по интересам.
Да и само сборище мало походило на английский клуб. От высоких материй тут разве что была картинная галерея, да и та в виде обильных татуировок. Именовались эти посиделки в просторечии «ямой» или «воровской малиной» – кому как нравится. И располагалась эта яма в Деляновке.
Деляновка, она же Деловая Слободка, – исторически самый криминальный район на окраине Светогорска. Когда-то здесь было село, жители которого грабили купцов на большой дороге. Потом построили бараки для рабочих маслобойной фабрики. Теперь села нет, от него остались лишь развалины церкви. И фабрика сгинула. А беспокойные традиции романтиков с большой дороги и маргиналов остались.
Длинное кирпичное строение в самых дебрях Деляновки когда-то было рабочим бараком. Сегодня оно гордо именовалось общежитием завода «Знамя труда», на котором трудилось много бывших заключенных. Их и расселяли здесь. И к ним тянуло, как магнитом, жулье со всего города.
В Деляновке вора – что своего, что заезжего – всегда ждут. Помогут при необходимости деньгами, а то и приспособят к делу. Но если работаешь воровским трудом на территории, занеси копеечку ради уважения. Общак – дело святое. Зону греть надо.
Сегодня народу в яме набилось шесть человек. Фармазон, удачливый мошенник и частый здесь гость, кого-то успешно развел и притащил долю в общак. Ну и проставился перед братвой – самогончик, жратва, все по высшему разряду. Ибо для чего воровать, если не гулять на ворованное? Ну, и картишки – они так и летали, загоняя кого-то в долги, а кого-то поднимая на крыльях удачи. Как же без картишек?
Залетного бродягу по кличке Дюпель в яму привел Оглобля. Они вместе чалились на одной зоне еще в 1950 году. А сегодня неожиданно столкнулись около центрального вокзала Светогорска. Пообнимались, поохали. И Оглобля задал ключевой вопрос:
– Завязал?
От ответа зависело дальнейшее общение. Или Дюпель остался другом и братом, и потому ему нужно почтение, или стал обычным прохожим, с которым побалакали да разошлись.
– Да куда там, – отмахнулся Дюпель с досадой. – Завяжешь тут.
– К нам каким ветром? Дельце присматриваешь? – хмыкнул Оглобля, зная, что Дюпель – знатный домушник и любые двери вскрывает влет.
– Попутным ветром, – неопределенно пожал плечами вор.
– Ну, тогда давай со мной в яму. Поклонись обществу.
Вот так Дюпель оказался в притоне. И теперь вел со старым корешем философский разговор.
– Так что кровушку – ни-ни! – крякнул Оглобля.
Дюпель махнул рукой:
– Эх, жизнь тебя мало била.
– А тебя много? – насупился Оглобля.
– Много, – глаза Дюпеля стали злыми. – Поверь, что кота жирного подрезать пером за цацки, что в хату залезть – все одно. Главное – не попадаться.
Саша Циркач, невысокий, седой, мускулистый, выглядевший гораздо приличнее собутыльников и даже не слишком сильно татуированный мужчина в возрасте далеко за тридцать, слушал этот разговор, прикрыв глаза и привалившись к дощатой стене. Он упорно делал вид, что дошел до кондиции,
