fa80203a650479_jpg.jpeg"/>Бухара, 1981 г. Фото из личного архива автора.
Я не повар, и не писатель,
Я не русский, и не узбек
Просто, я наивный мечтатель,
Раньше срока явившись на свет,.
Не усвоил суровых законов,
По которым живёт большинство,
И летаю «белой вороной»,
Всех смущая вокруг давно.
Полу-грамотный, полу-учёный,
Полу-верующий атеист.
Чуть обрезанный, чуть крещённый,
Полу-мистик и полу-буддист.
И порою мне очень неловко,
От того, что я стал нелюдим
Словно, некий изгой, полукровка,
По ошибке попав вдруг к чужим.
Что, прожив столько лет на свете,
Я свободой всегда дорожил.
Что, любя всех людей на планете,
На «своих» и «чужих» не делил.
И себя, предавая Богу,
Музе высших – божественных – сфер,
Поскитаюсь ещё немного,
Как отверженный Агасфер
И неслышно уйду. И молиться
Стану ночи и дни напролёт,
Чтобы вновь в этот мир возвратиться,
Когда время моё подойдёт.
Выемщик писем
– Чем три месяца дурака валять, пусть поработает немного и поймёт – что значит добывать деньги собственным трудом – принял мудрое решение отец, едва я закончил 8-ой класс.
– Ну что, надеюсь, сработаемся? – подмигнул мне напарник, решив, что особых проблем со школьником-сопляком у него возникнуть не должно.
В ответ мне оставалось только дружески улыбнуться и поспешно кивнуть головой. Наутро предстоял мой самый первый рабочий день.
«Выемка писем производится два раза в день:
с 9 до 12 – утром, с 16 до 19 – вечером. Кроме сб. и вс.»
– гласила надпись на стандартном почтовом ящике советских времён начала 70-х годов прошлого столетия.
На весь город, условно поделённый на два района, приходилось не более ста почтовых ящиков.
– Утром пройдёмся по первому району, а после обеда – обнесём второй, понял? – коротко просветил меня мой старший и более опытный товарищ, едва я расположился в уютной кабине «ЕРАЗа», прижимая к себе мешок для выемки писем. И, заметив моё недоумение, улыбнулся: – Успокойся, поработаешь немного и всё поймёшь…
Ежедневно предприимчивый водитель выкраивал почти три часа рабочего времени для своих левых «халтур». Высадив меня возле Ляби-хауза и угостив самсой и мороженым, он исчезал в неизвестном направлении, а ближе к вечеру забирал обратно, по пути на главпочтамт. Таким образом, консенсус на некоторое время был достигнут.
Ещё через пару недель совместной работы, напарник решил совсем упростить нашу схему, останавливаясь не у каждого почтового ящика, а через раз.
– Ничего страшного, – заверил он меня, – завтра пройдёмся наоборот.
Терпение советского школьника лопнуло и я, демонстративно хлопнув дверью, пошёл пешком. Товарищ опешил от подобного демарша. Казённая машина была совершенно новенькой и неприятностей по работе ему явно не хотелось.
– Ну, хорошо, хорошо… – стиснув зубы и вымучив улыбку, капитулировал водитель, приглашая меня назад, в кабину. – Садись, чёртов «Качан Джакыпов»! Заберём твои дурацкие письма. Все!
…На следующий день, я сидел у Ляби-хауза, уплетая за обе щёки бесподобный кавурма-лагман, который умели готовить вкусно только здесь. На десерт меня ждало шоколадное мороженое, а сквозь нагрудной карман белой «финки-безрукавки», весело просвечивал жёлтый рубль, согревая моё сердце самой первой в жизни взяткой.
Винзавод
Реальная жизнь, порой, жалеет детскую психику, обнажая себя постепенно и очень осторожно.
На винный завод я пришёл после 9-го класса, слегка подкованный и имеющий уже представление о взятке. Теперь же, предстояло узнать немного и о воровстве.
Огромный цех розлива, с шестью конвейерными линиями, вдоль которых стройными «солдатиками» неслись бутылки с различной
