звонят из Чикаго. Гэтсби извинился, отвесив каждому из нас по небольшому поклону.
– Если вам чего-то захочется, старина, только скажите, – настоятельно попросил он меня. – Прошу прощения. Я присоединюсь к вам попозже.
Едва он отошел, я повернулся к Джордан – мне не терпелось поведать ей о моем изумлении. Я-то ожидал, что мистер Гэтсби окажется краснолицым, корпулентным господином средних лет.
– Кто он? – спросил я. – Вам о нем что-нибудь известно?
– Просто человек по фамилии Гэтсби.
– Я хочу сказать, откуда он? Чем занимается?
– Ну вот, теперь и вы туда же, – с вымученной улыбкой ответила Джордан. – Ладно… он как-то сказал мне, что учился в Оксфорде.
За фигурой Гэтсби начал вырисовываться смутный фон, впрочем, следующие слова Джордан размыли его еще пуще.
– Да только я ему не поверила.
– Почему?
– Не знаю, – резко ответила она. – Просто не думаю, чтобы он там побывал.
Что-то в ее тоне напомнило мне «я думаю, он человека убил» другой девушки и заново возбудило мое любопытство. Я без дальнейших вопросов принял бы сведения о том, что Гэтсби явился сюда из болот Луизианы или из нижней части нью-йоркского Ист-Сайда. Это было бы понятно и постижимо. Но не бывает же так – во всяком случае, мой опыт провинциала уверял: не бывает, – чтобы молодой человек преспокойно выплыл неведомо откуда и купил дворец на берегу пролива Лонг-Айленд.
– Как бы там ни было, – сказала Джордан, меняя (из воспитанной неприязни к однозначности) тему, – он устраивает большие приемы. А я люблю большие приемы. Они так интимны. На малых совершенно невозможно уединиться.
Послышался удар большого барабана, и эхолалию парка перекрыл голос дирижера оркестра.
– Леди и джентльмены! – прокричал дирижер. – По просьбе мистера Гэтсби мы исполним сейчас последнее сочинение мистера Владимира Бренчалофф, которое в прошлом мае прозвучало в Карнеги-холле и наделало много шума. Тем из вас, кто читает газеты, известно, какой оно стало сенсацией.
На лице его расцвела жизнерадостно-снисходительная улыбка, и он повторил: «Той еще сенсацией», вызвав всеобщий смех.
– Сочинение это известно, – громогласно заключил дирижер, – под названием «Джазовая история мира Владимира Бренчалофф».
Природа музыки, которую сочинил мистер Бренчалофф, от меня ускользнула, поскольку при первых же ее тактах на глаза мне попался Гэтсби, который одиноко стоял вверху мраморной лестницы, переводя одобрительный взгляд с одной компании гостей на другую. Загорелая кожа приятно обтягивала его лицо, короткие волосы выглядели так, точно их подстригали каждый день. Ничего зловещего мне в нем различить не удалось. Я погадал, не помогает ли ему воздержание по части спиртного отстраняться от гостей, ибо мне показалось, что с разгулом панибратского веселья он становился все более церемонным. Под конец «Джазовой истории мира» девушки принялись на щенячий,
