о нынешнем самочувствии пассажиров, вполне серьезно сказал:
– Ну, что ж, для первого раза неплохо!
Правый пилот занял свое место, явно не одобряя педагогический эксперимент, недоброжелательно поглядывая в мою сторону, привычными движениями продолжал управлять машиной. Оставаясь на коленях летчика, я, несмотря на похвалу командира, чувствовал свою полнейшую несостоятельность. Но с колен меня никто не гнал, и я стал наблюдать за работой экипажа. Едва заметными движениями пилоты подчиняли своей воле это чудо техники под названием «самолет». Они вели между собой переговоры на русском, но каком-то странном языке. Масса неведомых мне слов на фоне рокота двигателей и треска работающей аппаратуры очаровывала детскую душу как прекрасная музыка. В кабине было невероятно жарко от излучающих тепло приборов и агрегатов. Кондиционеров в ту пору не было, и маленьких вентиляторов, весело вращающие свои резиновые лопасти, явно не хватало. Пот большими каплями скатывался с мужественных, обветренных и загорелых лиц членов летного экипажа. Спасаясь от жары, они были выше пояса без верхней одежды. Майки мокрые от пота на груди, спине и под мышками разносили по кабине терпкий мужской аромат, перемешанный с запахом, присушим только самолетам. Много позже я понял, что так пахнет герметик, которым уплотняли стыки остекления и фюзеляжа. Периодически экипаж утолял жажду, пренебрегая правилами личной гигиены, прямо из носика громадного армейского чугунного чайника.
А для меня и жара и запахи, и пилотская кабина, и особенно, вид из неё, были бальзамом на мою детскую душу.
Тем временем полет подходил к завершению. Плавно отклонив штурвал от себя, летчики перевели самолет на снижение. Покрывало облаков неумолимо приближалось к нам. Перед самым входом в облака было немного жутковато. Какой-то инстинкт самосохранения тревожил мою детскую душу при виде преграды, столкновение с которой было неминуемо. Но я был достаточно взрослым, чтобы ни понимать, что такое облака и из чего они состоят. Взявши себя в руки, я вместе с экипажем хладнокровно вошел в эту пушистую и белоснежную как хлопок вату. После ослепительного солнечного света было такое ощущение, что мы окунулись в громадную банку с молоком. По мере снижения «молоко» темнело, и через некоторое время нас окутала темно-серая хмарь. Мелкий бисер капель покрыл остекление фонаря кабины самолета. «Слепой» полет особого впечатления на меня не произвел. Экипаж уже не был настроен на шутливо-игривый тон, сосредоточенные лица говорили о большом внутреннем напряжении. И хотя я, по-прежнему, оставался на коленях у командира, но каким-то внутренним чутьем понимал, что в эти минуты мне в кабине пилотов не место. Стараясь сидеть как мышь под веником, молил Бога, что бы меня ни попросили из приглянувшегося мне местечка. К счастью полет в облаках продолжался не так долго, что бы успеть существенно, помешать пилотированию, и я благополучно
