еты праотцов.
Но в последние зимы молодь завела такую забаву. Как наступит полная луна в середине лета, самый смелый или справный должен отправиться к дереву и провести там всю ночь от заката и до того, как Солнце покажется над Горизонтом на целый палец. Если переночует там молодец, то получит почет и уважение среди своих. А заодно и зазнобой обзаведется. Потому что ходят слухи, что дерево мертвое давно. Не дает оно ни жизни, ни защиты. Оттого по ночам ходит к нему всякая нечисть – ждет, когда какая-нибудь добрая душа забредет. Тут-то она и останется до самой Битвы за Богов.
Находятся порой дураки, которым честь дороже жизни и ясного разума. Идут к дереву, пережидают ночь, а потом…
Кто-то так и не вернулся, а по осени семьи, что идут на поклон по завету предков, находят там останки… человеческие. Обглоданные, порой изломанные, а иногда даже разбросанные по всей поляне, будто кто играл костями. Сначала сожрал смельчака, а потом решил позабавиться. Кто ж знает, какие у нечисти развлечения?
А кто-то все же вернулся, по ночи, едва луна взошла. С глазами, будто плошки, волосами цвета водных кувшинок и с трясущимися руками, да ногами. Как до дому добрались не помнят. Говорить не могут. А по утру… а что по утру? Ничего они уже никому не скажут после рассвета, потому что не сумеют – только мычат, вылупив глаза, да и головой мотают. А говорить не говорят… уже никогда.
Что ж тут поделать? Дураку дурацкая судьба. Либо сгинуть, либо выжить из ума, если хоть крохи оставались. А все равно же ходят. Каждое лето один, да найдется. Мы уже не ищем. Порой даже отговариваем. Столько насмотрелись за пору отрочества, да детства.
Мало смельчаков возвращается. Да и те потом по секрету рассказывают, что только провожатые уходят, так и они сразу в кусты, подальше от дерева. Кто у реки ночует, кто ближе к деревне переходит, а по утру, как Солнце первый луч покажет – возвращаются к дереву и ждут, когда их проверять придут.
Таким обманом и живем. Одни кривят душой, другие верят. Иначе давно бы уже остались без молоди, если б за эту ложь выгоняли прочь.
А все ж есть такое чувство – гнилое, вонючее. Будто сами себя обманываем. Сами по себе кривой дорогой идем и потомкам то же завещаем. Чтоб не слыть трусами и слабаками.
Вот ты сейчас, наверное, скажешь – срубили бы дерево и дело с концом. Не ходил бы никто туда, раз некуда станет. Да нет. Мертвое оно мертвым, а заговор держит – ни один топор его не берет. За день если чуть кору поцарапаем, так на утро и насечки не останется. Все снова заросло, затянулось. Даже шрама не осталось.
И выкорчевывать пробовали. А земля вокруг него, как каменная. Только мотыги с лопатами переломали и вернулись с мозолями, да без инструментов.
Вот и живем. Ходим по весне и осени. Пугаем малышей. Ругаем молодь. А дерево все так же на месте – то ли растет, то ли жизнь нашу отбирает. Никто ведь из предков уже и не расскажет, отчего почитать его надо и сколько еще зим, да людей потерять, чтоб отделаться от него.
– И ты веришь в эти сказки? – с насмешкой поинтересовалась она, продолжая болтать ногами в воздухе.
Эта смешливая девчонка забралась на третью ветку и теперь сидела там, как сорока, бросая любопытный взгляд во все стороны. Ни тебе страха, что свалится, ни опаски, что прилетит кто и сгонит на землю силой.
Я же сидел на земле, задрав голову, чтобы лучше разглядеть две белых пятки, порой пролетающих почти перед самым носом:
– А чего не верить? Раз ходят, значит, была причина. Раз пропадают, значит, и вправду что-то неладное есть в этом дереве.
Она залилась красивым, звонким смехом. Ухватилась своими тонкими пальчиками в толстую ветку, чтоб не свалиться, и откинулась назад.
Я залюбовался – красивая девчонка, светлая какая-то, будто из лучей сплетенная. А все же настоящая, такой синяк под скулу поставила, пока летела головой вперед. Духи, да берегини так не умеют. Те только лечат, да защищают.
И на кикимору не похожа – зла в ней не больше, чем в моих словах. Хотя обиду я все же почувствовал, когда она сначала в меня врезалась со всей прыти, а потом еще и использовала, как притолоку, чтоб на дерево забраться. Причем, не куда-нибудь, а повыше. Ей на птиц поглядеть хочется, да к Солнцу поближе подобраться.
А я тут и не причем. Я тут только для того и появился. Чтоб ей удобней было забираться, а потом с кем поговорить можно.
И все ж таки смешливая она, бойкая. Залюбуешься. И нельзя долго злиться на нее – не выходит. Вот смеется девчонка заливисто на всю поляну, а я сижу, голову задрал, да любуюсь. Глаз не оторвать.
– А ты чего тогда пошел? Сам же говоришь, что всех предупреждаете, чтоб не ходили, не ночевали. Уж лучше целый зад, чем кости по всей поляне, – девчонка перестала заливаться смехов и теперь наклонилась ко мне, все так же держась цепкими пальчиками за ветку. – Тоже из смелых дураков? Твой черед
