быват хорошо подыматся, растёт, дышит – то основа тесту добрая. Опосля к ней муку подсеивашь, уплотняшь поболе: она вбират. В печище-то всё ненужное выгорат и от энтого тепло да жар выделяются. И на ём годны образы, что тебе хлебы да пироги, форму обретают да крепятся. Ишшо всю жизню подпитывать станут!..
Тут Ольга и сама почувствовала лёгкий жар, но не смогла бы определить ни его источник, ни то, где именно в теле он ощущается. Бабка зорко поглядывала на неё, устраивая малышку на перину с льняной простынёй, из-под которой свисал кружевной подзор и, казалось, рассеивал белый свет.
– Ох, ясны светы! Да тебе как бы не лишку, на сегодня-то! А вот давай-ка, укладывайся на животик-от, в колыбельку-ту свою… Щас мы и тебя, моя хороша, поправим да поладим маненько скалочкой – жива-то течь должна, не застаиваться бы ей… разгонять надобно.
Ольга, прямо в одежде укладываясь на плотике-зыбке, уже и совсем ничего не понимала, но слова бабки Манефы, её душевность и приятие всего как оно есть вызывали доверие и умиротворяли.
Тем временем, в закуте у протопившейся печи бабка Манефа весьма проворно успевала вершить важные, неотложные дела. Одним, отточенным веками, движением кочерги она отправила в загнёток переливающиеся жаром угольки и передвинула с шестка на освобожденное на поду место глиняный горшочек с молозивом.
Приподняв фанерную доску, служившую крышкой сельницы, нашарила под ней скалку, вынула, обмахнув от муки вышитым рукавом, и уже плыла обратно к колыбели, где с некоторым интересом и волнением ожидала Ольга.
Поначалу бабка, по-хозяйски оглядев тело женщины, вернее, пространство около него, огладила ладонью некоторые участки, будто считывая и вглядываясь в то, что требовало уточнения и ясности. Затем легонько начала орудовать скалкой, раскатывая тело, будто тесто.
«Видимо, я тесто не простое, а слоёное», – со смешком подумала Ольга, и бабка, будто отозвавшись на её мысли, но говоря сама с собой, раздумчиво изрекла:
– А наслоилось-то чё! Ну, ничё-ничё… У иной-то душеньки не токма своё, за годы нажитое, да чужое, привнесённое, а и вековы напластования, што по роду тянутся али с прошлых жизней ишшо…
И, делая Ольгу полноправной соучастницей сего действа, бабка стала направлять и удерживать её внимание:
– А вот тута што у нас? Ааа… ага… Да на што оно тут? Лишне-то нам не надоть… Щас, ща-а-ас… Будешь у нас гладка бабонька, справна, кака надо! А то ишь ты!..
И Ольга стала ощущать в каких-то местах на теле некие комковатые уплотнения или пузырики, какие бывают в тесте. Под скалкой они разминались, будто выталкивались ею на поверхность и сдувались, звуча и осознаваясь при этом какими-то далёкими воспоминаниями, словами и голосами.
Вместе с блаженным чувством освобождения и лёгкости пришло ощущение цельности и звенящей неги в теле, раскатанном и распластанном на досках «колыбельки». В грудине, где-то в лёгких, словно разгоралась печь и становилась почему-то больше пределов тела…
– Ну, вот ужо и хватит с тебя на раз-от! Освоить надобно…
