дверь открыл вот невзначайК вам в кабинет, товарищ Иоффе!
Ну что ж. Так вот тебе на чай,
А если хочешь – и на кофе.
Вот еще один:
Есть в муравейнике музей,
В нем муравьиная Венера.
«Вот красоты всемирной мера!» –
Кричит в восторге весь музей.
И прав, конечно, муравей,
Коль у него такая вера.
У каждой твари свой музей,
Своя Милосская Венера.
Ко всему прочему дядя Толя был полиглот. Он прекрасно знал английский, французский, немецкий, итальянский, испанский.
Мне, десятилетней, захотелось выучить испанский язык. Дядя Толя часто гостил у нас на даче на Николиной горе. Но после третьего урока мне это прискучило, на том дело с изучением испанского и кончилось.
Приехав в Москву, мама нашла себе приют у Ивана Ивановича Захарова, большого друга и единомышленника Валентина Яковлева. У него была мастерская на чердаке его квартиры, где мама и поселилась.
Когда в Москве начались грабежи, поджоги пустых, брошенных хозяевами домов, Иван Иванович со своими учениками успел вынести из дома картины Валентина Александровича и тем спас их.
Чердак, где жила мама, не отапливался. Но больше всего маме досаждали крысы, которые водились там в великом множестве.
Однажды ночью мама легла спать, укрывшись старенькой, поношенной шубкой. Решив оставить себе на утро недоеденный кусок черного хлеба, она сунула его в карман. Проснувшись утром, она с огорчением увидела вместо кармана разодранную дыру. Крысы без труда прогрызли ветхий мех, съели весь хлеб до крошки.
Но все-таки у нее теперь была крыша над головой и рядом надежные, преданные друзья.
К утру шаткая лестница, ведущая на чердак, оживала. Один за другим поднимались ученики Ивана Ивановича, а мама спускалась вниз, в столовую, где тоже стоял холод, но не такой лютый, как на чердаке.
Там за круглым столом сидела жена Ивана Ивановича Захарова, художница Агапьева. Перед ней, затихая, шумел самовар. На нем чайник с заваркой – сухая морковка, залитая кипятком.
Наталия Николаевна Агапьева была замечательная акварелистка, почти забытая сейчас. Впоследствии меня поражали ее тонкие, изысканные акварели. Особенно цикл «Обмороки». Невозможно было оторваться от написанных легко и выразительно женских головок с удивительной красотой, грацией, скрытой тайной.
Такое же было у нее лицо, словно она сошла с одной из своих акварелей. Бледное, нежное, словно чуть выцветшее от времени. Глаза, слегка подкрашенные чем-то голубым.
Позади нее на стене висел большой портрет молодой женщины, написанный в полный рост. «Дама с розой». Это был портрет моей мамы, написанный еще до революции Валентином Александровичем Яковлевым.
Однажды этот портрет увидел любимый ученик Ивана Ивановича – Леонид Фейнберг. Он, еще не зная мамы, глядя на портрет, сказал: «Есть же на свете счастливцы! Что может быть прелестней такой жены с рыже-золотистыми волосами, с
