её в покое. Надо было как-то занять время. Воспоминания о бабушке – это самое лучшее! Ей даже на мгновение показалось, что по поезду поплыл аромат тех самых бабушкиных блинов…
«Душно… в самолёте жутко душно. Да ещё эта маска…» Из трёх сестёр Надежда была самой прагматичной и чёткой и никогда ничего не забывала. Слово «любовь» она до конца не понимала, слово «измена» – тоже, изменил – значит, враг! Всё чётко. Если враг, значит – вон! Вон – значит, развод. Так было. И вот…
«У меня второй брак, – размышляла Надя, – в первом я была нормальной женщиной, так почему же во втором он уже год живёт с другой. При этом кормит меня обещаниями вернуться. И я, как дура, верю. Давай, Наденька, подумаем логически?»
Поправив блондинистые кудри, оценив через зеркальце качество макияжа, пассажирка рейса Ростов-на-Дону – Москва (Шереметьево) продолжила думать:
«Я красивая, физически сильная, психологически – тоже. Самая сильная. Образование хорошее. Мужчинам нравлюсь. Не изменяю, не курю, не пью, к ответственности не привлекалась. Тогда почему же я на грани уже второго развода?
Да, пусть я принимаю веру бабы Маши, но… Если честно: пандемия, вирус этот… Зачем наша Верёвочка снова тащит нас к Матроне? Там же очередь, а очередь – это опасно. Какая в очереди, простите, «социальная дистанция»? Мы там даже поклониться не сможем нормально. Ну не бред?!
Ладно, включим логику. Вторая сестра, Любочка, тоже в разводе, правда в первом. Она не сильно умна, но по-житейски хитрая, гордая до безумия. Отец всегда говорил: «Удивляюсь я с вас! Люба вроде вся в мечтах, натура творческая, но гордая, прям как я, обид не прощает. А ты, Надя, непонятно в кого. Вроде бы такая рациональная, практичная, но всем всё прощаешь!» А я не прощаю, я просто не понимаю, как поступить. Мне стыдно «не прощать». Не простить – это значит открыто признать, закричать так громко, чтоб все слышали, о том, что тебя обидели!
С Любой мы родные сёстры, а Верочка нам двоюродная, самая непонятная. Да, красивая. Да, вроде бы самая умная, но верит во всё подряд: и во влияние расположения планет верит, и батюшкам верит, и по психологам шатается. Не может родить лет десять. Все гинекологи Москвы знают её, как родную. Думает, что на ней какое-то проклятие. Правда, Люба считает, что это у неё самое плохое здоровье, но мы-то с Веруней знаем и всегда говорим: «Пусть считает, ей так спокойнее». Веру жалко: работает как вол, муж второй хороший, опер, но детей общих нет. Сын только от первого брака, живёт не с ней. Ей бы родить очень надо! Дочку. У нас-то есть по доченьке. Жизнь матери без девочки – ничто. Кому будет передавать бабушкины заветы? Пацаны всегда в другую семью уходят. Да и для мужа её нынешнего дочка…
Она опять вспомнила отца, точнее его разговор с друзьями во время какого-то праздника. Дело было на даче, тоже стояла осень и тоже довольно тёплая. Бабье лето. Женщины в доме обсуждали что-то своё, мужчины вышли «подышать свежим сигаретным дымом», а Наде не то стало душно, как сейчас в этом самолёте, не то любопытно, о чём говорят
