массы и законом сохранения энергии. А все потому, что не знали Андрея Аствацатурова – тот уже в четвертый раз занялся возгонкой торичеллиевой пустоты в изящную словесность. Никогда так не было, и вот опять…
Два слова об этапах большого пути.
«Люди в голом» (2009): автор нудно делился с публикой детскими обидами: в школе его дразнили «очкарик – в жопе шарик», а в пионеры приняли самым последним. Увлеченно классифицировал сортиры: «Бывают туалеты-патриоты, туалеты-либералы, туалеты-леворадикалы, и реже – туалеты-олигархи». Рассказывал несмешные байки про друзей и бездарно острил: «Акакий Акакиевич, Описий Описиевич».
«Скунскамера» (2010): автор вновь попутал читателя с психотерапевтом и долго причитал про мерзость детсадовского кипяченого молока. Доверительно поведал про свой фетиш – объявление о залповом выбросе фекальных вод, которое «сохранил и спустя многие годы всем показывал». Изобретал невнятные неологизмы вроде «толстожопить» и громоздил бессмысленные фразы: «Сверху, с девятого этажа, метро выглядело не по-ленински приземистым». Не по-ленински? Ну-ну. Опять рассказывал несмешные байки про друзей и бездарно острил: «”Опездал”! Опездал в школу. Это как?»
«Осень в карманах» (2014): автор еще раз предался детским мемориям – на сей раз о муках, с какими учился писать букву «м». Сообщил, как Васенька побрил подмышки, а Коля выносил мусор. Рассказал о «панковском ужине» философа-постмодерниста Погребняка: тот перемазал соседскую постель кабачковой икрой и объявил ее говном. И, разумеется, тупо острил: «У всех лекция, а у меня эрекция!»
Трилогия до оскомины напоминала фольклор Крайнего Севера: гора круто-ой, олень худо-ой, чум далеко-о-о – ой-е-ей… Эстетическая парадигма та же – что вижу, то пою.
Хотя что проку упрекать А.А.? – он лишь зеркало лютого упадка отечественной прозы. Всякая идея скомпрометирована как минимум дважды, смыслы упразднены за ненадобностью, ценности девальвированы, – мир провалился, остается пить чай. И о чем писать в паноптикуме фикций? О себе, любимом: это несомненная реальность. Единственным возможным жанром во времена кризиса смыслов стала эгобеллетристика, единственной возможной коллизией – опять-таки достоевский императив «заголимся и обнажимся». Но и для стриптиза данные нужны: это Лимонову можно, но никак не Аствацатурову. Его тусклая биография способна всерьез заинтересовать только инспектора по кадрам. Профессиональному читателю фатально нечего заголять.
Поэтому новые приключения жирмуноида мало отличаются от прежних. Те же байки про питерских кухонных гениев, та же скуловоротно тоскливая бытовуха – в разы ухудшенный Довлатов. Все на своих местах, включая непонятный неологизм: «Хватит уже сидеть, толстожопить».
Однако есть и отличия.
Давным-давно, еще после «Скунскамеры» Виктор Топоров дружески наставлял А.А.: «Что делать с самим собой и со своим творчеством писателю Аствацатурову? На мой взгляд, ему стоит вспомнить о филологе Аствацатурове
