Лукошкина Дарья».
Между тем Дарья, разрезав повязку до конца, осторожно сняла её, обнажая багровый, сочащийся сукровицей, рваный двадцатисантиметровый след от осколка. Сняла и, посмотрев на рану, неожиданно коротко всхлипнула. Поражённый такой неожиданной реакцией Андрей посмотрел на неё. В уголках её глаз дрожали слёзы, уже готовые сорваться вниз, а взгляд выражал столько боли, жалости и сожаления, что у него похолодело в душе.
«Что это она так бурно реагирует на мою «царапину». Опыта нет или как…» – подумал он.
Но домыслить ему не дал голос начмеда.
– Да-а-а, Минин. Постарались «духи»[3] на славу. Распахали так распахали. На всю жизнь метку оставили. Первый шрам-то со временем почти исчезнет, а этот останется, – участливо протянул Ковальчук.
– Да ладно вам, товарищ подполковник. Одним больше, одним меньше, я ещё лет пять послужу, так как зебра полосатым стану.
– Сплюнь, Минин, сплюнь, – суеверно махнул рукой Ковальчук, – пусть он будет последним. Так ведь, Лукошкина.
– Так, – слёзно ответила Дарья и, отвернувшись, стала перекладывать с места на место инструменты, хотя в этом никакой необходимости не было.
Ковальчук вопросительно дёрнул бровями вверх, глянул на Дарью, потом на Андрея и удивлённо пожал плечами, дескать, ничего не понимаю.
Затем он заставил его лечь на кушетку и, протерев руки спиртом, начал колдовать над его раной. Дарья хлопотала рядом, подавая ему необходимые материалы и инструменты.
Андрей лежал, закрыв глаза, лишь иногда кривя лицо, когда врач, прочищая ему рану, делал больно. Он думал о Дарье, думал о себе, стараясь разобраться в новой природе своих ощущений. Всё, что произошло с ним за последние пять минут, не вписывалось в рамки его бытия. Можно даже было сказать, что он был слегка напуган тем каскадом чувств, что внезапно обрушились на него.
– Так, – раздался над ним голос начмеда, – рану мы твою почистили, теперь надо мазь наложить, чтобы всю гадость из раны вытягивала. Как специально для тебя изготовил по новому рецепту вот только вчера, так что дня два-три, и пойдёшь на поправку, а через недельку и вовсе снимешь повязку.
– Спасибо вам, Сергей Иванович, – ответил, не открывая глаз, Андрей, – что бы мы без вас делали.
Слышно было, как загремели склянки. Неожиданно на лоб Андрея легла нежная девичья рука. Он отрыл глаза. Над ним склонилась Дарья, она смотрела на него с любовью и добрым участием.
– Так как себя чувствуешь, Андрюша? Очень больно? – мягко спросила она.
Андрей, улыбнувшись, ответил.
– Что ты, Дашенька. Совсем нет. Это как комар кусает. Не больно, но неприятно.
– Вот и хорошо, – улыбнувшись в ответ, произнесла Дарья и провела рукой по его щеке.
И когда рука скользила по его щеке, он, не удержавшись, быстро повернув голову, поцеловал её в ладошку. Она резко отдернула свою руку. Но чувствовалось, что в этом жесте не было неприязни или брезгливости, просто сработал
«Дух» – душман, моджахед, бандит.
