и охреневаю. По центральному проходу, засунув руки в карманы, идут два незнакомых бойца ярко выраженной кавказской национальности. Не подшитые куртки расстегнуты до пупа, бляхи ниже пояса, а из умывалки с полотенцем на шее выруливает Горелый. Из Тбилиси вернулась командировка. Шедший впереди меня хохол Вашишин, из молодых, рывком за ремень подтягивает к себе одного из них.
– Я не понял, это что за хуйня?
Через пять секунд вокруг него смыкается кольцо грузин-земляков.
Впоследствии я неоднократно убеждался в необыкновенной сплоченности национальных меньшинств с Кавказа. Русские в этом плане разобщены и очень терпеливы, но уж если достанут… Что может быть страшней русского бунта?
Между тем в разобщенном состоянии в подобных ситуациях кавказцы существенно утрачивали свои позиции, сливаясь с общей массой, и даже сильно проигрывали из-за плохого знания языка. Исключение, пожалуй, составляли чеченцы, с ними мне еще придется столкнуться.
А сейчас, обступив сержанта, они что-то возбужденно кричали на родном языке, хватая его за руки. Вовремя вмешался старшина, а мы тупо смотрели на все это, совершенно обалдев от такой наглости. За ужином старшина объяснил, что в батарею дали карантин из 30 грузин, держатся они дружно, по-русски почти никто не понимает и наезжать на них пока не стоит, учитывая национальные особенности и курс правительства на борьбу с неуставными взаимоотношениями. А то как бы не кончилось кровопролитием… Надо к ним приглядеться, пусть пооботрутся, через неделю-другую их раскидают по подразделениям, в батарее останется человек пять, и тогда можно будет заняться конкретно.
Весь вечер Горелый травил о поездке. Все остались довольны, да и понятно – на десять дней вырваться из-за забора. До Тбилиси добрались без происшествий, потом два дня гуляли, пока формировался эшелон – 1500 человек на Московский округ. Проводы были такими грандиозными и на вокзале собралось столько родни, что сопровождающие сами чуть не потерялись. Сержант назначался старшим вагона. Грузины оказались заводными, денежными и щедрыми. Чача лилась рекой, в вагонах вылетали стекла. Новоиспеченные призывники не жаловали сухой паек в консервах, и из идущего по Черноморскому побережью поезда в отдыхающих летели банки с кашей и тушенкой. Когда кончились домашние запасы, пристанционные продмаги стали перевыполнять производственный план. Они нахально пролезали без очереди, швыряли деньги и не брали сдачу. Вино хватали ящиками, сигареты блоками, жратву коробками. Для наших это была другая, заграничная жизнь. Горелый рассказывал, как на станциях представители союза нерушимых грузили в вагоны коробки с шампанским и мороженым, а за пачку «Космоса» стоимостью 70 копеек оставляли в киоске треху. К сержантам относились как к родным, кормили и поили на убой, демонстрируя знаменитое кавказское гостеприимство. Из молодых, кроме Горелого, ездили еще двое: Бурый – здоровенный, мордастый парень из подмосковной Железки, служивший со мной в одном взводе, и ставропольский казачок Фикса из второго взвода, прозванный
