ицо от веток, вспоминая Алису в кроличьей норе, которая открывала дверцу за дверцей, снова и снова, пока каждая последующая оказывалась меньше предыдущей.
– Толкай вперед! – крикнула старая ведьма.
Ветки скрежетали по металлу, когда они проталкивались дальше. Лодочник отламывал мертвые кипарисовые ветви, пока лодка не выскользнула на широкую гладь озера. Здесь Хирам заглушил двигатель, и на лягушку, сверчка и сову опустилась сверхъестественная тишина, будто их лодка каким-то образом проникла в потаенный, священный храм ночи.
На западе в небесной клетке раскатывались пурпурные безгромные молнии.
В воде виднелись жутковатые искривленные ветви, поваленные ветром. Они торчали над поверхностью, словно гробы, качающиеся в затопленных могилах.
– Что это за место? – спросила Миранда, водя прожектором по сторонам.
Но ей никто не ответил.
Впереди широкий илистый берег тянулся вдоль высокой густой рощицы, и когда лодка остановилась, уткнувшись носом в ил, старая ведьма встала, хрустнув костьми, перешагнула через борт и побрела по дорожке света с миской в руках. От нее падала длинная тень.
Хирам взял из-за сиденья на корме дробовик и фонарик. Миранда знала, что эта двустволка принадлежала ее деду и была единственным стрелковым оружием, которым когда-либо владел Хирам. Она никогда не видела, чтобы он из него стрелял. Крабтри охотились из лука. Так было всегда.
– Она хочет, чтобы я пошел с ней, – сказал он. – Ты оставайся здесь.
– Но…
Он выступил из лодки в грязь и прошагал к носу. Тогда Миранда увидела его лицо в свете прожектора. Вытянутое и узкое, с первой сединой на висках, оно казалось глубоко пронизанным печалью. В воздухе между отцом и дочерью кружили капельки влаги.
– Оставайся тут, – сказал он. – Свет будет нашим маяком.
Он взял ее за подбородок и, проведя костяшками пальцев по щеке, сказал, что любит ее. Миранду это напугало, потому что подобные слова Хирам Крабтри произносил нечасто. Они ошеломили ее, точно заклинание от чего-то, какого-нибудь зла, которое ей только предстояло постичь. Он поцеловал ей тыльную сторону ладони, коснувшись нежной кожи шершавой бородой. И сказал, что вернется. Пообещал ей.
– Не гаси свет, – сказал он, после чего оставил ее, последовав за согбенной фигурой ведьмы среди деревьев. Их глубокие следы заполнялись водой, будто сама земля решила их стереть.
Весенняя ночь затихла, слышалось лишь отдаленное ворчание надвигающейся бури, еще с сумерек грозившей черными облаками, которые, будто флотилия военных кораблей, готовились обстрелять землю огнем, водой, ветром и льдом.
Несколькими часами ранее, когда Хирам разбудил Миранду, ей снилось, как она, пробираясь через лес, набрела на тропу, и та привела ее на поляну, которая поднималась к вершине холма, заросшего кудзу[3]; белые цветочки сияли в лунном свете. В руках у нее был черный сомик, скользкий и мертвый; она вытащила его из байу. На холме стояла ведьмина лачуга на сваях, одно окно горело желтым пламенем. Миранда прошла по извилистой тропинке, покрытой красной глиной, взобралась по широким дощатым ступеням на крыльцо и шагнула в дом, где ждала старая ведьма. Девочка бросила рыбу старухе в миску, и ведьма, вынув из передника филейный нож, рассекла сомье брюхо. Миранда поддела большими пальцами рыбьи жабры, подняла, и внутренности вывалились лиловой кучей. Старая ведьма бросила кишки в чугунную печь, где те зашипели и полопались на огне, а мертвая рыба затрепетала у Миранды в руках, ожила и закричала. Она кричала детским голосом.
В этот момент Хирам потряс девочку за плечо.
Она ждала на плоскодонке. Сидела, обхватив подбородок пальцами, точно так же, как чуть ранее вечером, когда ждала на крыльце Воскресного дома. Они забрали ведьму из ее лачуги в байу, а оттуда поднялись по реке к этому неприятному, брошенному пасторскому дому.
Парадная дверь была открыта, через нее врывался прохладный порывистый ветер. Прошлогодние листья метались по доскам, будто гигантские рыжие тараканы, пока внутри, за закрытой дверью спальни ведьма занималась своим древним ремеслом. Через гравийную дорожку от дома, в голом, вспученном корнями дворе перед низеньким «домом-ружьем»[4] стоял Хирам и тихонько беседовал с мужчиной ростом не более пяти футов. Последний внимательно слушал, опустив голову и не вынимая руки из карманов. В окнах остальных пяти лачуг, располагавшихся под деревьями, горел свет, и несколько мужчин тревожно курили между своими дощатыми жилищами, стоя едва за пределами света оголенных крылечных фонарей. Миранде они виделись просто расплывчатыми фигурами.
Из пасторского дома донесся крик – каждая душа, что его слышала, тотчас замерла.
Затем еще один – вопль дикого создания, которое вырвалось
То же что пуэрария – лианообразные вьющиеся растения с синими и фиолетовыми цветками.
Вытянутый в длину одноэтажный дом, в котором комнаты расположены поочередно, в анфиладной планировке.
