благодушно слушала, однако открывать портмонет не спешила.
Встал рядом молодой монах, послушал и с улыбкой сказал Горяиновым:
– Это странноприимница наша, Матренушка. Вы бы пожертвовали за спасенье души, сколько не жалко. Она себе ничего не берет, все раздает странникам и убогим.
– Мне грех брать, меня батюшка святой Тихон исцелил, – отозвалась Матренушка. – Который год уж сбираю на странноприимство, добрые люди подают. Затеяла вот дом строить…
– Домовладелицей, значит, будешь, – добродушно сказал монах.
Матрена Ивановна неодобрительно взглянула на него, зачуяв дерзость, но женщина ласково похлопала монаха по руке:
– Ты, душа милая, шути, ничего. По молодости и пошутить не грех. Ведь они, матушка, – добавила она, повернувшись к Матрене Ивановне, – как помогают! Что бы я без них делала?
Матрена Ивановна, растрогавшись, полезла за деньгами. Артамон тоже заспешил, засуетился, протянул ей две белых ассигнации…
– Не ошибся ли, батюшка? – спросила женщина. – Больно много даешь.
Артамон вдруг смутился.
– Отчего же ошибся, – басом произнес он. – Я со своей стороны… лепта вдовицы, некоторым образом.
Алексей Алексеевич тихонько прыснул:
– Вот, матушка, изволишь видеть, как нынче люди-то вдовствуют, – произнес он, обращаясь к супруге.
Матрена Ивановна с досадой дернула плечом:
– Ну тебя к Богу! Балагур!
Артамон понял, что сказал несуразность, но, вместо того чтобы смутиться еще сильнее, в голос засмеялся.
Странноприимница Матренушка медленно, по-старинному поклонилась в ноги.
– Спаси Христос, душа милая. Молиться за вас буду.
Осень в том году затянулась, снег таял, едва выпав. В обычное время семейство в имении томилось бы от безделья, поскольку ни гулять, ни кататься было совершенно невозможно, но теперь, ввиду скорой свадьбы, Матрена Ивановна нашла занятье всем. Сенные девушки с утра до ночи кроили и шили, боясь не поспеть; даже сестриц Веры Алексеевны усадили за работу. Повсюду что-то шуршало, хрустело, хлопало. Сама Матрена Ивановна не покладая рук считала, пересчитывала, чинила, пересыпала персидской ромашкой, то и дело призывала ключницу, чтобы разругать за недогляд, отправляла нарочного в город, чтобы купить то, чего недоставало…
Горяинов-старший, отец семейства, в эти дни не показывал носа из кабинета, опасаясь, чтобы и его не приставили к какому-либо делу. Матрена Ивановна неограниченно властвовала во всем доме, но кабинет оставался для нее святилищем. Когда она, отчаявшись, стучала и требовала от мужа хоть какого-нибудь участия, тот безмятежно откликался:
– Помилуй, голубушка, я этих ваших женских дел совсем не понимаю. Неужто ты и меня хочешь усадить за пяльцы?
– Бесчувственный ты человек, – грозно
