Вот так больные! – резвый голос с порога.
Лукьяновна, сидя к вошедшей спиною, в нарочитом страхе подмигнула, прося Таисью молчать, а та засмеялась – затрясла плечами, закрыв ладонями лицо и выставив пористый нос.
Надежды сняла платок, тряхнула опавшими русыми волосами, глянулась в зеркало, машинально повесив платок на угол его, – и повернулась к столу. По улыбке, осенившей круглое быстроглазое лицо, было видно: догадалась, что говорили о ней.
–– О чём заседание в верхах? – спросила она с безобидной строгостью.
Лукьяновна, как бы спасаясь, тотчас побежала на кухню – принести дочери ужин, а заодно и поставить, как заведено, кипятить шприцы. А Таисья улыбнулась испуганно:
–– Сегодня, Надежда, в какую же сторону?
–– Какая меньше болит.
–– Обе болят.
–– Ну, в обе и уколю.
Когда Надежда мыла руки, Лукьяновна, шепнула Таисье:
–– Что, напросилась на свою головушку?..
Церемония вечернего чая была известная – для Таисьи она повторялась на этот раз вторую неделю, а всего – третий раз в её старости: Надежда приехала (А зимой бы пришла), поужинала, теперь спросит как бы между прочим…
–– Что же, тётя Тая, чай не пьёшь? – спросила Надежда.
–– Да я, Надежда Карповна, отпила…
Тут уж все трое засмеялись.
Надежда повелитель встала.
–– Мама, шприцы готовы?
–– Честь имею, честь имею… – И Лукьяновна принесла, держа в полотенце, ванночку со шприцами.
И что будет дальше – известно: тщательно моет руки Надежда, дымится горячий пар над шприцами, звякает отломленное горлышко ампулы – отчего Таисья ёжится, ползёт светлая капля по приподнятой торчком игле – отчего Таисья зажимает один глаз, а другим косится…
–– Марш в переднюю!
–– Надя… это, как его…
–– Не р-разговаривать!
Лукьяновна остаётся в прихожей.
–– Какая благодать, что я не хворая! – говорит она сдержанно, но всё-таки так, чтобы в передней было слышно.
А там скрипнул диван, там возня и гомон:
–– Так в какую сторону?
–– Надя, как его… Пяток в эту, пяток в ту… Сегодня, значит…
–– Поворачивайся!
–– Ва-ва-ва-а… – завыла Таисья, будто прищемила палец в дверях.
Потом, по заведённому порядку, продолжается чаепитие, долгое – прерываемое одной Надеждой, чтобы сходить к корове, – разговоры со смехом, но даже и без упоминания о фельдшерской должности – этого Надежда не терпит.
Потом запоздалое, с зевками, убирание со стола, мытьё посуды… Но частенько бывает и так: среди самого сокровенного воспоминания – бешеный, пожарный бой в окно, глухой, истошный зов с улицы: «Надежда Кар-пов-на-а!» И вот в прихожей, у порога, стоит женщина из соседней деревни
