о же, сознавали это и, однако, выставили напоказ за цельным зеркальным стеклом чуть не все свое достояние. Им явно хотелось любоваться открывающимся видом, но в конце концов, похоже, он стал их угнетать. Или прискучил. Владельцы очаровательных прибрежных домов сидели в своих отнюдь не монастырских обителях и играли в бридж, слизывали с пальцев шоколад, а в одной занимались любовью на широченной постели, покрытой розовым шенилем.
Ивлин Фезэкерли отвернулась. Во всяком случае, день, можно сказать, божественный. Она запыхалась, так быстро шел Хэролд, да и воздух был пронзительно резкий.
– Шел бы помедленней, – предложила она, желая напомнить о себе. – Ты ж на пенсии.
Подобные замечания Хэролд пропускал мимо ушей. В их браке такого предостаточно. И нет в этом ничего неприятного.
Быть может, оттого, что ему пришлось уйти на пенсию так неожиданно, так внезапно, в это с трудом верилось, и он искал спасения в постоянной смене мест, хотя было у них и свое пристанище – они снимали квартиру.
Ивлин опять покосилась на зеркальные окна теснящихся друг к другу домов. Слепящий свет, что заливал все вокруг, и физическая усталость от необязательной, но целительной прогулки всколыхнули в ней жаркую волну желания, какую могут вызвать лишь причины материальные.
– До чего вульгарно все это выглядит, – сказала она.
И ее сразу отпустило.
– Что плохого в роскоши?
Если голос Хэролда прозвучал устало, виной тому не усталость от прогулки – физически он по-прежнему в отличной форме, – но воспоминание о лепнине в новотюдорском стиле напротив их квартиры в новотюдорском стиле.
– Ну послушай! – сказала Ивлин. – Есть же определенные нормы, тот, кому они известны, не вправе ими пренебрегать.
Ивлин они были известны. И Хэролду тоже. Да только его не очень это заботило.
Опять он ломал голову все над той же загадкой – как ему, пенсионеру, теперь жить. Прежде он обычно говорил: когда уйду на пенсию, стану читать книги, которые купил и так и не прочел, перечитаю «Войну и мир» и, быть может, пойму Достоевского. Возможно, напишу что-нибудь сам, что-нибудь солидное, достоверное – о хлопке в Египте или путевые записки. Быть может, статью-другую для «Черного леса». Меж тем на пенсии все оказалось совсем иначе. Уж скорее это походило на затянувшееся ожидание мига какого-то откровения или свершения, не зависимое от книг, от чужих умов и лишь отчасти зависящее от самого себя.
Повезло ему, что есть Ивлин.
– По-твоему, эта дорога куда-нибудь ведет? – спросила она и улыбнулась окружающему их простору.
Хотя ее можно было ошибочно принять за женщину слабенькую и ей нравилось воображать, будто она нуждается в защите и опоре, была она скорее не хрупкая, а выносливая, жилистая. Правда, иной раз, когда подвергалась испытанию ее чувствительность, у нее болела голова, но физической усталости она почти не знала. Ее беда в том, заявляла она, что она никак не найдет, чем занять свой неугомонный ум. Сидеть сложа руки она не способна. Пожалуй, следовало бы заняться благотворительностью, затеять что-нибудь вроде столовых на колесах. Она умеет разговаривать с пожилыми людьми, и такое испытываешь удовлетворение, видя по их старым лицам, что тебе признательны за совет.
– А почему бы ей не вести куда-нибудь? – спросил Хэролд.
– Прошу прощенья?
– Я о дороге. Сегодня день загородной прогулки, верно?
– Да, – сказала она. – Такое у нас было намерение.
В закусочной, на шоссе, в саду с декоративными каменными горками, им подали отвратительный второй завтрак – обуглившиеся отбивные и зажаренный банан, сваленные вместе на лист салата-латука. После этого только и оставалось пойти по одной из боковых дорог.
Ивлин нарвала букетик трав и глубоко вдохнула их аромат, слишком глубоко, так что мгновенно перенеслась в ту пору, когда еще мало что понимала.
– Да, – сказала она, – нам повезло, о еде можно не беспокоиться. И о климате. Австралийский климат. Представляешь, окажись мы на месте Бердов. Заправляли бы этой жуткой станцией обслуживания. Не говоря ни о чем другом, в долине Темзы такая сырость.
Хэролд все шел упругим шагом, под ногами похрустывал песок. Ивлин ощущала приятный запах трубочного табака. Она предпочитала общество мужчин по той простой причине, что любила нравиться. Женщинам не нравилась ее прямота.
– Выходит, хорошо, что мы австралийцы, – сказала она.
Но опять кольнуло ощущение вины. И она уткнулась подбородком в букетик серебристых трав.
– Как по-твоему, Уин Берд и правда работает на этой их станции обслуживания? – спросила она как бы между прочим. – Заливает бензин в чужие машины?
– Если
