переводчика. Я так и не понял причины его отсутствия — то ли его вообще не было в штате, то ли он заболел. Меня захватила мощная и одновременно совершенно расслабляющая волна облегчения, не дававшая вникнуть в смысл того, что мне говорил мой начальник. Прозвучало что-то про звонок из МИДа руководству нашего министерства, про нашего заместителя министра, которому я недавно переводил на переговорах с итальянцами и который указал на меня, про оказываемое мне высокое доверие и на не менее высокую ответственность, которая возлагается на мои плечи, и так далее. Я кивал головой, расслаблено улыбался и даже порой неуместно подхихикивал рассказу моего шефа. В голове же крутилась одна мысль — как же все-таки хорошо жить на свете, да еще и на свободе. Покрутившись в голове, эта мысль потихоньку привела меня к выводу, что надо бы и дальше постараться в том смысле, чтобы задержаться в этом состоянии как можно дольше.
А дело было в том, что, попав еще совсем в молодом возрасте, практически сразу после института, на работу в торгпредство СССР в Италии, не зная итальянского (в институте учил французский как основной и немецкий как второй), я рьяно взялся за изучение этого языка, тем более что он близок французскому как один из романских языков. Послали в Италию именно меня потому, что юристов с итальянским языком не было вообще, а работавший в торгпредстве в Риме юрист был пожилым человеком, фронтовиком, ходил на протезе и итальянский выучить хотел, но уже не получалось. Отзывать его начальство считало неудобным, и меня направили к нему как бы на воспитание и обучение, имея в виду отправить фронтовика домой, как только мне удастся стать полноценным юристом торгпредства. Это означало, что только от меня самого, от того, как скоро я смогу овладеть итальянским, зависела моя дальнейшая судьба и карьера.
В советские времена люди, впервые выезжавшие за границу в длительную командировку на 3–4 года, по прибытию к месту назначения переживали известный шок, особенно до конца пятидесятых — начала шестидесятых годов. Шок этот имел место не только по части резкой перемены жизненного уклада и потрясавших воображение простого советского человека товарного изобилия в магазинах, множества почти голых дам в витринах книжных магазинов и на обложках журналов, но и в связи с карикатурами в газетах на самого (!) Сталина, а потом и на Хрущева, не говоря уже о звучавших повсюду рок-н-ролле и буги-вуги.
В этих условиях советскому человеку было непросто найти свое место в чужом окружении и утвердиться в нем. Основную трудность представляла почти для всех языковая изоляция. При мне имели место (и не раз) случаи, когда недавно прибывших на работу из Москвы руководителей их секретарши соединяли с местными партнерами, эти руководители снимали телефонную трубку, слушали звонившего им человека, который, например, хотел представиться или поздравить с приездом, а потом в отчаянии от того, что не поняли ни слова, просто бросали трубку.[12]
Я это понял, осознал и просто врылся
За этим бросанием, как правило, следовала просьба секретарю или кому-то из сотрудников перезвонить местному партнеру, сослаться на плохую связь и выяснить в чем дело, чего звонил-то.
