Колярек, но он написал мою статью. Из моих материалов. Тех, что были у Него. Которые получил на хранение и не должен был никому показывать.
– Пойдем, давай уже. Пойдем, я должна приготовить обед, – говорит Агата.
– Год моей работы, – говорю я громко сама себе, глядя в газету. Холод пронизывает мое тело, сейчас он потечет у меня из глаз. Нет ничего хуже, ничего унизительней, чем публично расплакаться.
– Пакет возьмите, – говорит девушка с крашенными в красное волосами, не пойми, мне или Агате.
Миколай
Транспортный «пежо» подпрыгивает на дырах в асфальте, что занимают больше поверхности, чем сама дорога; собственно, она – вся одна большая неровная дыра с маленькими, неравномерными фрагментами плоскостей. Юстина беспокоится насчет подвесок, но отец отмахивается. Естественно, ответственны за состояние дороги люди бургомистра. Делают все быстро и зло, по пьяни и на отлюбись, заливают дыры горячим раствором, а тот крошится при первом же морозе. Всякий раз, когда машина подпрыгивает, мою перебинтованную голову прошивает длинная тонкая игла. Эта боль немного похожа на звук. Юстина не поворачивается в мою сторону.
За окном проклевывается рассвет. Он туманен, весь в патине, уже не взрывается, а медленно просачивается в небо, словно кто-то вводит шприцом красноту в черноту. Этот рассвет – не обещает солнца. По радио яростные бредни двух политиков, что-то насчет внезапного обострения международной ситуации. Мой отец, послушав, приглушает звук.
– Они так плюются, когда говорят, что мне, когда слушаю, лицо приходится вытирать, – говорит он.
Я сижу посредине на двухместном пассажирском сиденье, глядя между отцом, который ведет, и Юстиной, которая смотрит в окно, ничего не говоря и куря сигарету. Отец позволил ей курить, потому что, как говорит, у него есть элементарное чувство справедливости. Ольчак и Одыс, работники отца, каждый день ездят в этой машине и тоже в ней курят.
– Когда дымят, то хотя бы на миг пасти затыкают, – говорит отец.
Сейчас пять утра, в салоне пахнет бензином, испорченной едой и свежим хлебом; этот последний запах – такой вездесущий, что кажется искусственным, словно мы везем сзади не несколько десятков лотков с булками, а канистры концентрированного запаха для распыления в гипермаркетах.
– В какое село сначала? – спрашиваю отца.
– Туда, где можно увидеть, что тут на самом деле происходит, – отвечает он.
– То есть – куда? – спрашивает Юстина.
– Сначала в Пустынь. А потом в Пепельный Сад.
Эти названия едва ли что-то мне говорят, я знаю, что они существуют, я слышал о них – но и все.
– Ты поднял нас в такую рань, что я сперва подумал, будто мы едем на рыбалку, – говорю лишь для того, чтобы не молчать.
– Вы для рыбалки не подходите. Не умеете сидеть тихо, – отрезает отец.
– Я ничего не говорю, – отзывается Юстина.
– Зато вертишься, –
