площадь, в отдел идеологии. Здесь он своими маленькими изящными руками, не знавшими никогда физической работы, руководит процессом поголовного оболвания народа огромной страны России: ставит резолюции и подписывает в печать тонны пропагандисткой чепухи. А затем дельцы от пропаганды насильно заставят простого смертного выписывать никому ненужную макулатуру. Самые ретивые карьеристы читают эти брошюрки, а потом будут пугать трудящихся «эксплуатацией при капитализме», но не будут сообщать, куда идет прибавочная стоимость при социализме.
После вкусного и недогого обеда в столовой Недотрогов подремлет в удобном кресле, а с двух до шести вечера будет листать классиков марксизма-ленинизма, выискивая новые цитатки к предстоящим докладам и лекциям в высшей партийной школе.
В 18 часов 5 минут он сядет в ту же «Волгу» и окажется в своей квартирке около 200 метров, в одной из тех, что строились на деньги порядочных и скромных партийцев, что регулярно пополняли партийную кассу… Что может быть прекраснее раздельного туалета, в котором можно не только справлять нужду, но при желании танцевать вальс или фокстрот?
Но это было не главное – материальное превосходство, а то, что жизнь Недотрогова была за семью печатями, будто он всеми забытый граф в своём мини-кунцевском поместье, никого и ничего не слыша, мог давать абстрактные предписания нормально живущему человеку в коммуналке от науки или от искусства, или тому, что стоял у станка, или матери, качающей ребёнка? По законам марксизма?..
Среди папок, где хранились постановления, решения съездов, статьи о коммунистическом строительстве, ему попался заграничный скоросшиватель, где были подобраны в хронологическом порядке письма женщины, которую он когда-то любил. Захотелось спрятать это подальше, не прикасаться, но пальцы не подчинились мысленному приказу, как бы сами собой приоткрыли замысловатый переплёт…
«Милый Павел Иванович!..» «Что за дурацко нежно-официальное обращение?» – подумал он с досадой, справившись с волнением и заставляя себя читать её письмо, будто это рукопись, которая требует его редакторской правки.
«…мне необходимо высказаться, а может быть – признаться, чтобы это не мучило, не засасывало в трясину молчания и отчуждения. Людям часто кажется, что тишина объединяет две близкие души, но молчаливые диалоги только отдаляют, затемняют то светлое, что рождается как чудо, как награда за годы одиночества и непонимания. И надо каждый раз обозначить ступень познания другой души, чтобы продолжить разговор, чтобы не прерывать его никогда, чтобы никакие обстоятельства не могли исказить мелодию, с таким трудом извлечённую из хаоса земных дел. Хочется вечно пребывать в состоянии сеятеля, он-то знает, что даже в самый засушливый год у него есть заветное семечко, и когда-нибудь будет подготовлена почва и для него…»
– Да, по части писем она всегда была мастерица, – сказал вслух Павел Иванович и сел в кресло,
