Фишер узнать, как мы поступим с готовкой для семьи Эстер, – сказала мама.
– Да, Биньямин что‐то такое говорил. И еще надо решить, как быть с детьми.
Неся грязные тарелки на кухню, я глянул в окно. Пошел снег. Пригодится мне это? Пригодится, подумал я. Мне очень хотелось сделать несколько снимков Брайтона, заметенного снегом. В субботу вечером, около шести, как только закончился шабат, я обернул вокруг шеи широкий васильково-синий шарф – единственный яркий предмет в моем гардеробе – и выбежал на улицу, не удосужившись даже закрыть за собой дверь. Город погрузился в тишину, в мнимое спокойствие, приправленное толикой тоски, а я, со всей жаждой жизни, так долго дремавшей в ожидании возможности вырваться наружу и открывать мир, я устремился вперед, по темным пустынным улицам, с «Никоном», спрятанным под пальто.
Без четверти семь я фотографировал сосну с прогнувшимися под толстым слоем снега ветвями. Рядом со мной вырос чей‐то темный силуэт.
– Эзра? – окликнули меня. Я не сразу узнал раввина Хирша.
– Шалом*, – поздоровался я и пожал ему руку.
– Приятно видеть, что ты не отказался от увлечения фотографией, – сказал он. Эти слова меня удивили. Раввин‐то наверняка отлично знал, почему я перестал ходить в «Ешива Хай Скул». – Запечатлевать удивительный мир, дарованный нам Богом, – достойное занятие.
Эта фраза мне понравилась. Я даже подумал, что раввин может оказаться моим другом и союзником.
– Спасибо, рабби, – ответил я, стараясь прикрутить дерзкий тон, которым привык говорить с родителями, и спросил из любопытства, куда он идет.
– Домой. Ходил в больницу, навестить миссис Тауб, – в его голосе слышалась глубокая грусть. Мне захотелось хоть как‐то утешить его, но я не знал, что сказать.
– Ей очень плохо?
Раввин, стоя в холодной тьме, яростно закивал.
– Не буду отвлекать тебя от съемки.
– Да я уже, наверное, тоже домой пойду.
– Многое в мире нельзя постичь умом, – проговорил раввин, прежде чем уйти. – Но у Бога есть план.
По дороге домой я задумался, способна ли моя камера этот план запечатлеть, – у меня‐то самого это никак не получалось.
Я устроился меж двух миров – между общиной и школой. Одноклассники в школе Нахманида не задавали мне лишних вопросов. Они знали, откуда я, и догадывались: раз я не учусь в своей общине, значит, что‐то пошло не так. Я ни с кем не сдружился и нередко чувствовал себя не в своей тарелке. Я был не таким, как они, а они – не такими, как я.
Ученики носили современную модную одежду, но следовали определенным правилам (юбка до колена и длинные рукава для девочек, рубашка и никаких джинсов – для мальчиков). Классы были смешанные, но при учителях никто из парней и девчонок и помыслить не мог прикоснуться друг к другу. Светские предметы преподавались лучше, чем в «Ешива Хай Скул», а религиозные – хуже. По утрам нас собирали в школьной синагоге на молитву – единственное отличие от прежней школы здесь заключалось
