вода.
Да-да-да!
А я письнула в трусики
Совсем-совсем немножечко.
Не бе-да!
М-да.
Вот такая поэзия…
Искренняя, жизненная, без прикрас.
Когда отца зовут Парафин, а мать Шайба – какое ещё имя они могут дать своей дочурке?
– А что, – говорил папа, – красивое имя. Почти, как Лиза. Только Гильза, мне кажется, звучит красивее. Я бы даже сказал, романтичнее.
Придурок. Что тут можно ещё сказать. Хотя… Сколько людей – столько мнений, предпочтений и вкусов.
Я мечтала в детстве
Балериной стать,
Но до одури любила
Хорошо пожрать.
Обожрусь и не жужжу,
Только втихаря пержу.
И теперь, судьбу кляня,
Я троллейбусы вожу.
Всего-то 105 кг при росте метр шестьдесят. Жизнерадостный неунывающий шарик. Или колобок. Кому как видится. Гильзе на это наплевать. Она себе нравится.
– Какая я пышечка, – говорит она шёпотом, рассматривая собственное голое тело перед зеркалом в своей комнате.
Конечно же, дверь при этом закрыта изнутри. А вдруг мать или отец заглянут, предлагая в очередной раз что-то перекусить. Хотя папа Парафин где-то шляется. Но мать дома и что-то там копошится на кухне.
– Доча-а! Вареники будешь? С вишней, – легка на помине мама Шайба.
– Сейчас иду, – громко отвечает Гильза, все ещё разглядывая своё отражение.
Но она не спешит на кухню. Она подходит к шкафу, достаёт запрятанные в дальнем углу одной из полок чёрные с кружевными резинками чулки и натягивает их на пухлые ножки. И опять к зеркалу. Гильза поворачивается и так и эдак. Берёт в ладони пышные груди и легонько разминает их.
– М-м-м-х-х, – слышен её тихий хищный стон.
Она касается указательными пальцами слегка набухших сосков и шепчет своему отражению: «Вот они, вишенки».
Затем Гильза одевается в домашнюю одежду и идёт на кухню, где ее ждут вареники. Целая миска. С горкой.
– Ну, как, – спрашивает мать, с умилением наблюдая, как дочка уплетает кушанье.
– Вкусно, – отвечает Гильза.
Мать улыбается, говорит: «Приятного аппетита», и уходит из кухни. Но не успевает она дойти до дверей своей комнаты, как слышит возмущённое искреннее.
– Твою мать!
Шайба спешит обратно.
– Что случилось?
– Грёбаная косточка, – отвечает Гильза, держась одной рукой за челюсть.
– Как так? Ай-ай-ай, – извиняется, оправдывается, сочувствует мама, – перебирала ведь вроде внимательно.
– То-то и оно, что «вроде», – отвечает недовольно дочь, – я, кажется, зуб сломала. Вроде!
– Твою мать!
Гильза уходит с кухни со страдальческой мимой на лице, всё ещё держась за челюсть.
– Спасибо, ма! Вареники реально вкусные, – слышится из коридора.
– На здоровье, – говорит тихо расстроенная Шайба, – грёбеная косточка. Как же так?
Вареники с вишней,
Как минное поле…
Рождается у Гильзы две первые строчки. Как минное поле… Поле… На воле… В гондоле… Футболе… Пароле…
– Хрень какая-то, – говорит она, не находя подходящую рифму.
Оказавшись в своей комнате, Гильза долго стоит возле зеркала с широко открытым ртом и пытается что-то там рассмотреть. Засовывает палец и на ощупь обследует пострадавший зуб. Вроде всё нормально – делает она утешительный вывод. Затем идёт в ванную, полощет рот, касается кончиком языка того же зуба. Боль ушла. Улыбается своему отражению. Хорошенько моет руки с мылом.
– Ма! Все нормально! – кричит Гильза, выйдя из ванной и направляясь в свою комнату, – я посплю немного.
Мама Шайба вылетает из кухни с полотенцем в руках и с улыбкой облегчения на лице, чтобы произнести оправдательную речь, но Гильза уже шмыгнула в свою комнату и по-шпионски тихо-тихо закрыла изнутри дверь на шпингалет.
– Вот и хорошо, – только и говорит мать.
Тем временем Гильза быстро раздевается до гола, натягивает те же чёрные чулки и ложиться в свою кровать. Укрывается одеялом. Какое-то время лежит, мечтательно
