style="font-size:15px;"> Глаза стоило бы промыть. Но пока могу видеть хоть что-то, и на том спасибо. Озираюсь, лью слезы, но не зажмуриваюсь. Снова этот крик! С его помощью я нащупала важное: силуэты далеко впереди, солнце-то взошло, косые тени мне в помощь.
Так. Тени… определенно, это тени людей – мечутся, будто танцуют вокруг кого-то. Не хочу верить, но больные глаза дают повод: люди с оружием оберегают двуногого урода, из-за которого не стихает визг детеныша. Малышу больно, мне больно… Зачем всё это? Зачем? Пульс разгоняется… Мари, когда плачет, тоже всхлипывает тонко, и голосок у неё дрожит.
Визг оборвался на высочайшей ноте, я оглохла. Лес замер… Весь мир стал – восковой слепок, полупрозрачный, застывший.
Рычание я восприняла тактильно. Нет, увидела! Прямо у себя перед носом, на запястье руки: рычание подняло дыбом волоски на коже, затем встопорщило крупные мурашки. Рычание вышибло из меня рассудок, боль, страх! От меня осталась лишь смятая мурашками шкура – прочее усохло, улетело прахом, дальше и дальше… прочь от смертоносного рыка.
Выстрелы! И сразу – крики, много, слитно.
Ненадолго я будто выключилась. Затем очнулась… Рассудок нехотя влез в тесную шкуру, побитую молью страха. Пульс взвился до сотни, по мозгам словно скальпелем полоснуло! Вскрылся нарыв бездействия, сознание обнажилось и заработало чётко, быстро. Зрение стало особенное, объемное. Вижу весь ближний лес. Хищно, злорадно улыбаюсь – и не верю, что таковы мои эмоции…
Доигрались людишки Юргенов! Не такую тварь они ловили на наживку по «плану си». Но сделанного не отменить. Теперь охотники, вмиг ощутив себя дичью, паникуют, ищут личного спасения, отстреливаются наугад или в упор. Их много, до полусотни, но передовые два десятка на поляне – а там есть поляна – уже мертвы. Прочие сплачиваются в круговую оборону. У них не только спиннеры, но и автоматика – я слышала про оружие с непрерывным потоком огня, но думала, всё оно осталось в прошлом…
Вижу и чую зверя. Его звал малыш! Ему жаловался, ему, а не мне… Зверь – крупный, очень. Он много раз ранен. Я вздрагиваю, когда в него попадают пули, когда его шкурку жжет огонь. Мне больно, мне жутко до спазмов от спокойствия этого зверя! Он не уклоняется, он осознанно закрыл собой малыша. Зверь нашпигован смертью всех калибров, он уже наверняка мертв, много раз мертв! И все еще в бою. Зверь держится не на злости, он хладнокровно исполняет… долг? Спасает малыша. Рвет лапами грунт, прячет мелкого в яму… прыгает, врезается в гущу людей – и запах крови делается пёстрым, многоцветным! И крики… предсмертные. Я слышу их все, потому что зверь смолк. Он с самого начала не тратил себя ни на что лишнее. Рычанием парализовал врагов, использовал их замешательство, прорвался в кольцо засады и закрыл собой детеныша.
Глухой звук падения, и еще, еще… Трупы валятся из древесных крон перезрелыми плодами человечьей подлости. Зверь, получается, убрал стрелков в высотных засадах – заранее, до боя! То есть
