салом и цыбулькой мы хряпнули по чарке горилки (ни в жисть москалям не сварить такую горилку, как мы варим!) и стали трапезничать.
На мой вопрос, с какого места предполагается осмотр Киева, Семочка ответил, что пойдем к университету, добавив, что таковой носит мое имя. Я оторопел и даже отодвинул тарелку. «Как же так? – воскликнул я. – Ведь я там не учился, ни разу не бывал, и вдруг моим именем? Коль хотели непременно украсить сей храм науки чьим-то именем, так стоило освятить именем профессора или ученого, прославившего сие заведение. Уверен, что таких нашлось бы немало». Но Семен сказал, чтобы я закрыл рот и ничему не удивлялся, так как моим именем, то есть Шевченко Тараса Григорьевича, в Украине названо решительно все. Я похолодел от ужаса и, преодолевая страх, шепотом спросил: «И бордели?» Хозяин мой рассмеялся и успокоил, сказав, что бордели пока никак не назвали, так как они работают без лицензий и государство их не замечает. Я перекрестился от облегчения, но обедать уже не мог, то и дело забрасывая собеседника вопросами: «А что еще? А еще?» Из его ответов я понял, что он не шутил, сообщая, что названо решительно все, даже не имеющее ко мне никакого отношения. Театры, пароходы, подземные станции, автобусы, больницы, школы, фермы, города, газеты, общества и прочая, прочая. Все это меня невероятно расстроило, так как заставило засомневаться в христианской сути города, с которого крестилась вся Русь-матушка. Конечно, заслуги перед Украйной у меня, пожалуй, есть, но чтоб строгать из меня икону? Помилуйте, господа! Сперва замордуют, а потом тащат в святые!
Все же Семен Львович заставил меня закончить трапезу, потребовав, чтобы я не подпрыгивал на табурете и перестал вращать зенками. Если удивляться всему, что происходит в Украине, сказал он, то впору купить билет в дом для умалишенных и остаток дней провести в окружении несчастных Буонапартов и Калигул.
Вторую рюмку Семочка заменил успокоительным лекарством, выразив сожаление, что не может дать мне какой-нибудь наркотик, дабы я не так остро воспринимал украинскую действительность. Потом он все же сжалился и, поставив передо мной сковородку с жареной картошкой, налил вторую рюмку, грустно сказав: «Лехаим[9], Тарас Григорьевич! Будь здоров, удивительный ты наш!» Что он хотел этим сказать, мне решительно непонятно, но слова были произнесены таким теплым и дружеским тоном, что я невольно прослезился, пообещав выпить третью рюмку за его здоровье, несмотря на явную глупость пить за здравие нехристя.
Тем временем мой наставник провел исторический экскурс, сообщив, что один из моих памятников стоит на том самом месте, где ранее находился памятник Николашке. И аккурат перед университетом имени моей персоны. Скрипя зубами, я промямлил, что оно, в принципе, верно, ибо киевский университет был основан по высочайшему указу, да и любил царственный фельдфебель бывать в Киеве. А что его сковырнули, так поделом, хотя могли меня и не водружать на старый постамент.
Вторую
«Лехаим» (
