и обратно.
– До воеводы? – удивляется он. – А зачем тебе воевода понадобился?
Соврал я наспех что-то, отвязался от него.
Добрался до воеводиного дома, стучу. Открывает старый прапорщик, толстый, краснорожий, и зевает во всю щель.
– Чего надо? – говорит.
Объясняю ему, что по государевому делу я пришёл – пополнить, так сказать, войско своим присутствием и умножить список геройских дел в войне против супостатов.
– А, – отвечает. – Тогда проходи внутрь, мурло неумытое… Да лаптями своими ламинат нам, смотри, не пошоркай!
Прошёл я в сени, стал ждать, когда меня воевода вызовет. Сижу, ёрзаю, лапти свои замызганные под лавку пытаюсь спрятать, да картинки на стенах разглядываю. На одной, помню, был нарисован солдат усатый – в одной руке у него винтовка с оптическим прицелом, и приклад у неё весь в зарубках – отмечает, значит, сколько врагов настрелял, – а за поясом штык-нож окровавленный. И сам солдат от этого весёлый такой, смотрит на меня с картинки задорно, будто вопрошает: а тебе, куриная задница, слабо вот так же, по-геройски жить? И прямо в душу мне взглядом своим проникает, теребит там что-то и щекочет. «Нет, – отвечаю ему мысленно, – это ты, брат, врёшь. Я ещё и похлеще тебя чего-нибудь отчебучу, только время дай».
Тут открылась дверь со скрипом, и прапорщик толстый пальцем меня поманил. Встал я и, помолясь, в кабинет вошёл. А в кабинете за столом дубовым под большим свежим портретом царя Гороха Гороховича воевода наш сидит и в зубе ковыряет мизинцем правой руки. А на левой руке у него пальцы имеются только до середины их обычной длины – наверное, в боях где-нибудь оторвало бедняге.
– Ну-с? – говорит он мне. – Желаете в войско наше определиться, милейший?
– Имею такое желание, – отвечаю. – При определённых взаимных выгодах очень даже вероятный расклад у нас может получиться. Сам я воробей стреляный, в своё время за Советскую власть на двух фронтах рубился – на трудовом и на туркестанском.
Хохотнул воевода радостно, в кресле закачался аки подсолнух на ветру, обрубками пальцев мне «козу» игриво делает и ласковым голосом говорит:
– Запишешься в войско – обмундирование выдадим какое следует. – Посмотрел на мою весьма печальную обувку, фыркнул брезгливо: – Ну и сапоги человеческие тоже, конечно. Всё, как положено: довольствие денежное, вещевое и фураж для лошади, коли в кавалерию тебя примут. А за то, что на войну пойдёшь, тебе причитается четвертной оклад плюс боевые, да ещё махорочные и дополнительные фланелевые портянки каждую неделю. Премии за разные геройства, ну и если, конечно, повезёт и убьют тебя, то квартира будет тебе в самой Москве Белокаменной. И ещё один немаловажный факт прими к сведению: ежели на этой войне тебе оторвёт что-нибудь из членов, то наши военные лекари вмиг тебе оторванное деревянным
