припомнила мне и как я на свадьбе Машку-свидетельницу за задницу ухватил, и как тёщу однажды по пьяни «полумамой» обозвал… В общем, пошло-поехало, семейный скандал на дорожку…
Я слушал-слушал, а потом говорю ей тем самым голосом и тоном, каким царь Горох к нам из телевизора обращается:
– То, что ты сейчас говоришь, Нюра, является результатом твоего бессознательного образа жизни. И, конечно, примером законченной бабьей дурости. Будь ты поумнее, то сразу сообразила бы, что такой умный человек как я не попёрся бы за просто так в опасное для жизни и здоровья предприятие под названием «война». Ты сама подумай: там оклад четвертной, премии разные, члены деревянные за бесплатно. Опять же, если в кавалерию, то ещё и фураж – нате вам, а это, согласись, уже далеко не шутки! Если мне продолжать здесь около тебя сидеть, то что нас обоих впереди ждёт? Батарея наполовину крашенная, телевизор да ты с ногтями на диване – вот и все удовольствия. А там я, глядишь, что-нибудь для нас с тобой и выслужу. Есть же во мне геройство врождённое – помнишь, как я на спор в новогоднюю ночь на городскую ёлку залез без страховки? – так вот, если я это геройство на фронте проявлю, то тогда вообще заживём мы как бояре, и царь нас с тобой, Нюра, не забудет. Ногти твои уже другие будут красить, а ты при этом будешь только команды раздавать да орехи щёлкать.
Как услыхала Нюрка об окладах и премиях, так и выть перестала. А когда уж я про орехи упомянул, так вообще развеселилась и стала прикидывать в уме куда мы будущее богатство потратим мною навоёванное.
Пока она наше светлое будущее устраивала, я друзей оповестил о намечаемом пикничке – чтобы, значит, приходили честь по чести меня в армию проводить. И тут выяснилось, что все они уже в курсе предстоящих событий – оказывается, краснорожий прапор из воеводского дома Митьке родственником приходится: сестра митькиной матери замужем за троюродным братом этого самого прапорщика, и этот прапорщик всё уже рассказал троюродному брату, тот – жене, та митькиной мамке, а мамка митькина, естественно, сынишке тупорылому своему – Митьке этому самому, который на «девятке» ездит. Ну, а что Митьке рассказано, то рассказано всему посёлку, тут уж можете и не сомневаться. Я ещё по магазинам ходил, а он уже всех объехал, и каждому тайну мою раскрыл по секрету.
В общем, назначенное время подошло, и явились все, кому следовало. Стали выпивать-закусывать, тосты-речи разные произносить в мою честь. Чтобы, значит, пули меня облетали, а все снаряды, по мне выстреленные, к врагам взад летели. Говорят они тосты, выпивают, а мне грустно как-то стало: вот, думаю, уеду, и увижу ли ещё когда-нибудь этих людей? Вроде и любить мне в этом посёлке нечего: с одной стороны у нас море Баренцево, откуда только дикие звери да рыбы на нас смотрят, с другой стороны в ста верстах – город, откуда уже губернатор на нас, как на зверей диких любуется. Из общественного транспорта – снегоуборочная машина два раза за сутки, а из очагов культуры – один гараж Витюхи, в котором он по субботам пьяный на гармони играет и песни
