превращаясь в чистый, священный восторг. Это было похоже на гормональное сумасшествие.
Он не признавал случайные места, как то: стол, стул, диван, ковер, ванну и прочие скрюченные положения, полагая такие упражнения оскорбительными для нее. Он любил простор, он предпочитал парение и во время пожаротушения следовал здоровым, неизвращенным инстинктам. И хотя искомый оргазм, как завистливый родственник по-прежнему отказывался радоваться ее счастью, Наташу это уже мало огорчало. Под его напором она словно наслаждалась жарким солнцем, стоя по колено в морской прозрачной воде, пусть даже не имея возможности заплыть на глубину, чтобы, сложив над головой руки, отпустить себя, сотрясаемую судорогами любовной асфиксии, к центру земли – именно так теперь она представляла себе оргазм. Его же, кажется, мало заботило, как она себя под ним ведет – о других позах ей не получалось даже думать: это было похоже на взаимное пожирание – жадное и торопливое. То, чем они с ним занимались, также напоминало их с Мишкой утомительные забавы, как натурпродукты генномодифицированные. В перерывах они, временно свободные от желания, но не от обожания, лежали в темноте, обострив осязание кожи и не желая распадаться, и неоновый свет фонарей, такой же прозрачный и пастельный, как их постельные разговоры, притворялся близким родственником лунного света. Если они о чем-то и жалели, то только об одном – почему они не встретились раньше. Впрочем, все побывавшие в употреблении любовники жалеют об этом на первых порах с разной степенью искренности. Но бывает, как в их случае, что искренность дорастает до жертвенности.
Это было восклицательное время ее жизни. Мир никогда еще не был таким ярким, свежим и нарицательным. «Володино время!» – вспоминала после она. Кстати, на следующий день после той памятной ночи он купил дорогое кольцо, надел ей на палец и торжественно объявил:
«Теперь ты моя невеста, хочешь ты того или нет!»
«Хочу!» – сказала она, пряча, как она потом полюбит, лицо у него на груди.
Только тут, видите ли, какое дело…
Что касается ее, то она была готова под венец (только венчание!) хоть завтра. Он же смотрел на это несколько иначе.
«Наташенька, лапушка моя, ты видишь – ведь у меня даже нет жилья!» – начинал он.
«Как нет? А это что?!» – обводила она рукой свою квартиру.
«…А переезжать к тебе примаком мне не позволяет ни честь, ни совесть! Я должен построить дом для нас и наших детей и привести тебя туда! Дай мне время, я уже этим занимаюсь!»
«Какие вы, мужчины, глупые! – говорила она, ероша ему волосы. – Ладно, не хочешь брать меня в жены, не надо! Мне с тобой и так хорошо!»
Они и без того уже считали себя мужем и женой, каковыми и представлялись посторонним людям. Простотой, мужественностью и обходительностью он очаровал ее подруг и завоевал уважение их мужей, и теперь они часто ходили в гости и принимали у себя. Когда он уезжал, она не находила себе места, и лишь крепнущая сотовая связь спасала ее от отчаяния.
