не заплатили, а затем попытались поставить меня на бабло! Револьвер ржавый на меня наставили! Ну я и…
– Обрезом? – я глянул на барную стойку.
– Им родным. Поочередно из каждой ноздри чихнул по разу… и образовались две кучи кровавого говна.
– Причем тут Риторики? – голос Сссаки зазвучал как вынимаемый из ножен тесак.
– Говорю же – встряли они за меня.
– Против кого?
– А! Я ж не сказал – только я этих двух губошлепов угомонил, как явились Лезвия! Малая группа из шести бойцов и каждый с бритвой. Злые. Орущие. Наехали на меня они жестко. Я разом виноватый во всем стал.
Тараторящий бармен успел за это время пару раз смотаться за барную стойку, каждый раз принося что-то новое. В третий заход он со стуком поставил на наш стол небольшую электроплитку с витым полосатым шнуром, уходящим к углу. На плитку встала чугунная немалая сковорода, куда Шмякос вывалил полный контейнер влажного и чуток позеленелого арахиса. Сверху он поспешно высыпал пакетик черного перца, следом пару ложок соли и чуть ли не пригоршню какой-то сыпучей красной хрени, продолжая при этом тараторить:
– Риторики вступились за Шмякоса! Защитили. А главное что? А то, что они за это ничего не потребовали! Ни единого песо с бедной барной крысы! Вот это – люди! Человеки! И я – тоже человек! Вот что нас роднит в этом ублюдочном городе, слепленном из постапокалиптичного кирпича и современного дерьма! И вы – люди!
– Не-е-е-е… – возразила Ссака и удивительно умело перемешала полугнилой арахис в глубокой сковороде. – Мы гоблины! И на вас, людей, нам насрать! Включая Риториков! Сдохли бы – и посрать!
– Но ведь вы спасли… так говорят…
– Спасли, – подтвердил Хорхе и указал на меня почернелым пальцем. – Сеньор команданте дал слово. Слово дал – слово сдержал. Риторики живы. Арахис потрескивает. Еще бы пару половников густого рагу… но сойдет и мясо.
– Коменданте… – с уважением присвистнул Шмякос, ставя на стол еще одну бутылку примерно трехлитрового объема. – Звучит серьезно. Или команданте? Я в этих званиях не очень…
– А не посрать? – удивилась Ссака. – Будь гоблином, гоблин – не вдавайся в сраные детали!
– Я человек!
– С хера ли? Особенный, что ли? Выпей-ка с нами, человек.
– А овца?
– Подождет твоя овца, – буркнул Каппа, протягивая бармену стопку.
– Да не отравлено, господа! И дамы! Но выпью.
Махом опрокинув стопку, Шмякос с шумом выдохнул, зачерпнул щепотку горячих орешков и закинул в пасть. Шипя от ожогов языка, утирая заслезившиеся глаза, он прошамкал:
– Мама моя так выпить порой любила. Стограммовый пакетик острого арахиса и литр самопального виски за вечер употребляла душевно, после чего брала какую-нибудь палку и начинала меня херачить почем зря, причитая про свое загубленное мной ублюдышем ее шикарное
