уху носовой платок. Мейси пробыла там минут десять, а когда вышла, я аккуратно и четко саданул ей тем же каблуком в самый центр макушки. У нее не было шанса уклониться. Она замерла на миг, глядя мне прямо в глаза.
– Гаденыш, – выдохнула она и устремилась на кухню нянчиться со своей головой подальше от моих глаз.
Вчера за ужином Мейси заявила, что человеку, запертому в одиночной камере с картами Таро, открыт доступ к любым познаниям. Незадолго до этого она гадала, и карты были разбросаны по всему полу.
– Сумеет ли он узнать схему улиц Вальпараисо из своих карт? – спросил я.
– Не прикидывайся дурачком, – ответила она.
– Подскажут ли они ему, как легче всего открыть прачечную, или приготовить омлет, или собрать аппарат искусственной почки?
– До чего же ты скудоумный, – посетовала она. – Такой недалекий, такой предсказуемый.
– Сможет ли он, – настаивал я, – сказать мне, кто такой М. и почему…
– Все эти вещи не имеют значения! – закричала она. – Они не важны.
– Но это тоже познания. Разве у него будет к ним доступ?
Она задумалась.
– Да, будет.
Я улыбнулся и промолчал.
– Что тут смешного? – сказала она.
Я пожал плечами, а она начала злиться. Ей хотелось продолжать спор.
– Зачем ты задавал все эти бессмысленные вопросы?
Я снова пожал плечами:
– Просто хотел уточнить, что ты имела в виду, говоря о любых познаниях.
Мейси стукнула кулаком по столу и завопила:
– Будь ты проклят! Почему ты все время меня подлавливаешь? Почему никогда не принимаешь всерьез?
И здесь мы оба поняли, что уткнулись в тупик, который был конечным пунктом всех наших разговоров, и воцарилось обиженное молчание.
Работа над дневниками не может продолжаться, покуда мне не удастся раскрыть тайну, окутывающую М. На протяжении пятнадцати лет он то и дело является к обеду, щедро снабжая моего прадеда сведениями для его гипотез, а затем просто исчезает со страниц дневника. Во вторник, 6 декабря, прадед пригласил М. отобедать в будущую субботу, и, хотя М. пришел, в записях того дня прадед просто отмечает: «М. к обеду». Во все остальные дни их беседы за трапезой воспроизводятся подробнейшим образом. М. обедал и в понедельник, 5 декабря, и разговор тогда шел о геометрии. Все последующие записи до конца недели посвящены этому предмету. Нет и намека на враждебность. К тому же прадед нуждался в М. М. снабжал его сведениями, М. был в курсе дел, он прекрасно знал Лондон и не раз наведывался в Европу. Он глубоко разбирался в социализме и Дарвине, был знаком с одним из участников движения «Свободной любви», приятелем Джеймса Хинтона[1]. М. был человеком света в том смысле, в каком прадед, лишь однажды решившийся покинуть пределы Мелтон-Моубрея для путешествия в Ноттингем, таковым не был. Даже в юности прадед предпочитал строить свои гипотезы, не отходя от камина;
Джеймс Хинтон (1822–1875) – знаменитый ушной хирург, автор многочисленных работ по медицине и социально-нравственным проблемам своего времени.
