style="font-size:15px;"> «Везде война! – Подумал он. – Когда мы о ней забудем. Надо быстрее забыть об официанте».
Он прошел к носу гондолы, снова закачавшейся под его весом.
–Куда мы поедем? – Спросила Адриана.
–Попроси гондольера, чтобы он час покатал нас там, где ему удобнее. Не хочется его мучить на таком ветру.
–Пусть он выгребет на большую воду, а там я ему скажу, куда нас везти. Хорошо.
–Хорошо.
Адриана по-итальянски сказала гондольеру. Тот сразу же загорланил песню, накренил лодку, чтобы было легче грести, и гондола отошла от причала.
Они сидели в темноте, прижавшись друг к другу. На душе Хемингуэя, после разговора с официантом, было муторно.
–Достань бутылку, выпьем вина.
–Вам снова стало плохо?
–Плохо.
–После разговора с официантом?
–И после него тоже.
–Неправда. До него вам было хорошо. Он сказал о войне, и я заметила, что вы сразу же изменились.
«Она умеет чувствовать меня. – Подумал Хемингуэй. – Давно меня так никто не чувствовал».
Он обнял ее за плечи. Адриана склонила голову ближе к нему. Повернувшись к ней, нежно, чего давно не наблюдал за собой, поцеловал ее в губы. Впервые за время их встреч.
–Спасибо тебе, девочка. А сейчас подай вино.
Она протянула ему ведерко с вином. Бутылка была откупорена предусмотрительным официантом и вновь заткнута уже обыкновенной винной пробкой. В ведерке находились пластмассовые стаканчики. В темноте, стараясь не пролить мимо стакана, Хемингуэй налил вино.
–Выпей, девочка. Это помогает от всех недугов – печалей и страхов.
–У меня, их нет. Я с вами делаю то, чего не следует делать.
Она выпила вино и положила стакан в ведерко. Хемингуэй выпил свой стакан, и молчал.
–Холодно. Укройте меня одеялом и обнимите. – Впервые попросила его так Адриана.
Хемингуэй, также молча, развернул одеяло и укрыл ее, почти лежащую на дне гондолы. Гондольер, крепкий парень в толстом синем свитере, продолжал горланить песню для своих пассажиров.
–Скажи ему, девочка, чтобы он перестал петь, а то горло простудит.
–Пусть поет. Так романтичнее. Или нет! Раз вам не нравится, я скажу ему, чтобы он прекратил петь.
–Раз тебе нравится, то пусть поет. Не говори ему ничего. Я очень люблю итальянские песни.
–Вам снова плохо. Вы снова что-то вспоминаете. Войну?
Голос у нее был ласковый и низкий, как звук виолончели Пабло Казальса. Он шел откуда-то изнутри, но не из тела, а из темноты воздуха. Так казалось Хемингуэю.
–И ее тоже.
–Говорите мне о ней, и вам станет легче. А может, еще выпьете?
–Выпью. А ты будешь, девочка?
–Пока нет. Я согреваюсь под одеялом, не хочется высовываться наружу.
–Ну, тогда выпью я.
Хемингуэй взял бутылку и прямо из горлышка стал пить. Вино булькало в его горле, и эти утробные звуки слышала
