песке, яркий свет, протянутый через оконца, словно бельевая верёвка. С икон на неё смотрели белокожие лица, а снаружи шумела речка и волновалась трава на холмах.
Так Сатеник и стала жить возле людей. Вскоре она научилась слушать и слегка – говорить, хотя всё равно Сатеник в основном молчала или повторяла слова.
– Как зовут тебя, азиз? – спрашивали её, когда она только появилась в деревне.
– Меня зовут Сатеник, – отвечала она единственное, что умела ответить.
И никто вначале не подозревал, что Сатеник другая, что она может прыгнуть и превратиться в ягнёнка, уже крепко стоящего на ногах. Ей дали платье, выделили сарай, и каждый житель деревни стал подкармливать её понемножку и плакать – все считали, что Сатеник сирота. А потом как-то раз Сатеник из-под платья высунула не ноги, а маленькие копытца…
С тех пор люди и начали сторониться её.
Чтобы не голодать, Сатеник пришлось пить молоко у коз, которые паслись на холмах у реки. Они принимали её за свою, а вот люди гоняли её, как гоняли от стада волков и лисиц. Деревенская ребятня осмелела и стала дразнить Сатеник издалека, скрипеть дверью в сарай, плеваться, и тогда Сатеник вернулась в церковь на берегу реки, куда люди почти не ходили, – церковь всегда была под водой и всплывала, как остров, лишь поздним летом, когда холмы в Армении становились цвета солнца и янтаря.
И всё же у Сатеник был один друг в деревне – это тётушка Сирануш, «тётя-джан», как называла её Сатеник, жена пастуха. Когда никто в деревне не видел, тётя-джан выносила на улицу миску и остатки от лаваша. В миске дымился хаш или овощной хоровац. Много раз Сатеник сидела под забором и ела, подслушивая, как пастух ругает тётушку Сирануш, а она ругает его в ответ:
– Вах, дурак ты, Егиш-джан! – всегда кричала она сердито. – Ничего ты не смыслишь! Накорми её, и она воровать не будет!
Но Егиш, поднимавший руку на Сатеник каждый раз, завидя её у стада, продолжал ругаться, словно ничего не было в мире дороже той миски супа, что отдана Сатеник…
У деревни находились руины древнего храма – всего пара туфовых камней, то ли розовых, то ли рыжих. Сатеник очень нравилось сидеть на этих камнях среди поля и смотреть на реку, на небольшую почерневшую церковь, ставшую домом, на затуманенные утром и вечером Сис и Масис. Если было прохладно, Сатеник ночевала в церкви, вдыхая запах промокших икон, а если тепло – спала на руинах и влюблялась во всё, что видела: и в росу на травинках, и в звёзды, и в мигающих светлячков…
Однажды утром к ней пришла тётя-джан – Сирануш. Без стада, без пастуха она просто шагнула из темноты к Сатеник с тёплым лавашом из тандыра.
– Я тут… – неловко сказала она, боясь взглянуть Сатеник в глаза, прямо как боялись все остальные. – На, возьми…
Вечно голодная Сатеник приняла из её рук лаваш и откусила почти половину разом. Тётушка Сирануш стояла рядом в руинах, едва дыша. Наконец, она боязливо посмотрела на Сатеник, а та как раз посмотрела на неё в ответ, и что-то набухшее между ними, как почка, раскрылось, распустилось в этот момент, и у Сатеник странно сдавило горло. Она даже потрогала воротник.
– Тётя-джан, – сказала зачем-то она.
А тётушка Сирануш, тоже чувствуя, протянула к ней руку. Сатеник перестала жевать, замерла, затем – проглотила вязкий, но вкусный лаваш…
И вытянулась навстречу, будто ягнёнок, и сама приткнула голову к руке тётушки Сирануш. Они постояли так, глядя друг другу в глаза, пока Сатеник не соскользнула с камня.
– Эх ты, моя азиз, – ласково сказала тётушка Сирануш и помогла ей встать. – Ну не плачь, ну не плачь. Пошли, я тебя накормлю немножко, пока Егиш не видит.
Это был первый раз, когда Сатеник не только упала из-за человека, но из-за человека же поднялась.
Они пошли, рука Сатеник была в тёплой руке тётушки Сирануш всю дорогу. Слёзы капали в трещины на земле, и те зарастали, словно после дождя. Пройдя во двор, тётя негромко сказала:
– Подожди-ка, азиз, я сейчас.
И вошла в дом, оставив Сатеник на лавочке возле загона, где спали козы. Небо уже розовело, гасла звезда за звездой. На улице пахло навозом и сеном. Вскоре тётушка Сирануш вернулась с тарелкой хаша, мацуном и гребешком в руках.
– Ты совсем заросла, как дикая. Кушай, азиз, я тебя расчешу.
Сатеник вытерла последние слёзы и набросилась на еду, а тётушка Сирануш села рядом и начала водить по голове Сатеник гребешком, вычёсывая все репейники и колючки. Так они просидели, пока совсем не рассвело, пока темнота не отступила, оставив после себя лишь небольшой туман, похожий на дымку от горячего супа.
Казалось, это было лучшее утро на свете, а еда – самая вкусная за всю короткую жизнь Сатеник.
– Ну вот, – сказала вскоре тётушка Сирануш,
