в вас, ибо как никто другой ведаю о вашем потенциале – явном и сокрытом, но… Когда я только ступил на священный путь, моим духовным учителем оставался Николай Исаакович, почивший ныне великий архиепископ и духовный отец всех польских армян. Всем чем мог, он помогал на становлении пути, он вел меня по верной дороге, но было одно: отец Николай в те годы был далеко не молод, слаб телом и потому редко выезжал к людям; я же был молодым, полон сил, но, к сожалению, мало общался с высшим духовенством из Кракова, находясь все время подле слабеющего архиепископа. Сейчас, когда души армян в моей длани, я не хочу повторить ошибки моего наставника, как бы всецело не любил и не уважал его, лишь поэтому я взял вас в эту поездку, а в будущем сделаю все возможное, чтобы вы удостоились более высокой награды.
Отец Дионисий потерял дар речи – он слышал слова, но до сих пор не мог воспринять их на свое имя – может, ослышался или то сон? Франциск Комусевич какое-то время поглядывал то на архиепископа, то на викария, в конце он остановил пристальный, по-новому удивленный взгляд на Дионисии Каетановиче, в его глазах читалась скрытая, невысказанная зависть: неужели этому скромному, тихому человеку предстоит взять посох архиепископа – в свое время?
В купе воцарилось затяжное молчание, прерываемое лишь стуком колес – в какой-то мере умиротворенный. Дионисий посмотрел в окно на убегающий, сменяющийся раз за разом пейзаж. В душе рождалось понятное чувство: нечто подобное он испытывал, когда отправлялся на учебу в Краков или же когда возвращался в родной дом к матери, сладостно-грустное, приятное окутывало с головы до ног, и в тот же миг становилось тепло, уютно, будто все труды и заботы, весь тяжкий груз оставался позади. Вновь Краков – город, с которого началось его возвышение, а после прошедших лет опять повторяется снова. Что сулят грядущие перемены, Дионисий еще не знал, но точно предчувствовал необходимое-неизбежное: одержит ли еще одну победу или же свалится в черную пропасть.
Поезд прибыл в Краков в пять часов пополудни, лил сильный дождь и десятки открытых зонтов чернели на фоне городского вокзала. Архиепископ первым спустился на перрон – высокий, прямой, с горделиво поднятой головой, за ним вышел Франциск Комусевич, а последним – Дионисий Каетанович. Отец Дионисий с врожденной, впитанной с молоком матери скромностью как обычно держался чуть позади, не свойственно было ему рваться, расталкивая всех руками, вперед, оттого, возможно, он и пребывал долгое время в тени, пока остальные грызлись за лакомый кусочек, а поди-ка – архиепископ в мудрости своей приметил смышленого святого отца, выделил его среди остальных и, возможно, даже решил объявить своим преемником, хотя до того еще много времени – всякое может перемениться-случиться.
Их поджидал кортеж, присланный специально епископом краковским Адамом-Стефаном Сапегой, лучшим и, пожалуй, единственным другом Жозефа Теофила Теодоровича. Вновь за окном – теперь
