тиной в камерный, но восхитительно цельный музей, посвящённый пути от тяжёлой болезни до гробовой доски. Но они и не пытались. Одни экспонаты, находившиеся в комнате, были свадебными подарками, другие выставлялись на время, как подмена для износившихся и состарившихся вещей. Были и те, что привез с собой Старик, когда пять лет назад въезжал к Бейнам.
Удивительным образом вся эта эклектика была связана одной тематикой. Словно кто-то фанатично увлечённый, не обращая внимания на потраченное для достижения результата время методично превращал гостиную Бейнов в домашний аттракцион ужасов, слегка приспособив его под семейные нужды.
Комната была с высоким потолком, отделанным тёмным старым деревом, что неизбежно заставляло вспоминать о серебряных ручках и кантующихся кистях гроба. Обои были цвета несвежей горчицы, чья тёмная расцветка, когда-то игравшая золотом, превратилась в линии и мазки, в которых впечатлительные особы видели полчища разбитых голов и замученных силуэтов, некоторые безглазые, некоторые с запёкшимися ранами вместо ртов.
Мебель была темной, громоздкой и издавала болезненные скрипы – внезапные резкие скрипы, которые казалось вырывались из ее храброго молчания только тогда, когда она больше не могла выносить. От потёртых гобеленовых подушек исходил спёртый, землистый запах и как ни старалась миссис Бейн в щелях всё равно скапливалась пушистая серая пыль.
Посреди стоял стол, поддерживаемый напряжёнными руками трёх резных фигур, явственно женских по пояс, незаметно исчезающих в путанице свитков и чешуек. На столе покоился ряд ни разу не открытых книг, по бокам подпёртый плечами двух гипсовых слонов, выкрашенных в бронзу, навечно обречённых на свой утомительный труд.
На массивной каминной полке с тяжёлой резьбой красовалась ярко раскрашенная фигурка кудрявого крестьянского мальчика, искусно запечатлевшая его застывшим навсегда сидя на полке, свесив одну ногу. Он был навечно погружён в удаление занозы из пухлой ступни и его круглое личико реалистично сморщилось от жестокой боли. Прямо над ним висела гравюра на стали, изображающая гонку колесниц, клубящуюся пыль, бешено мчащиеся колесницы, возницы, яростно хлещущие своих обезумевших лошадей. Сами лошади, пойманные художником за мгновение до того, как их сердца разорвались, и они упали на свои следы.
Противоположная стена была отдана религиозному искусству. Гравюра на стали с изображением Распятия, изобилующая жуткими деталями. Далее гравюра сепией с изображением мученичества святого Себастьяна: верёвки глубоко врезались в руки корчащегося на столбе, стрелы, ощетинившиеся в плотном, мягком на вид теле. Затем акварельная копия «Богоматери Скорбящей», полные муки глаза, поднятые к холодному небу, большие горькие слёзы, застывшие навсегда на бледных щеках, выглядящих ещё бледнее из-за похожих на могилу драпировок, которые окутали голову.
Под окнами висела картина маслом, изображавшая двух заблудших овец, отчаянно прижавшихся друг к другу посреди дикой метели – вклад Старика в обстановку комнаты. Миссис Бейн имела обыкновение рассказывать о картине в том духе, что её рама стоила денег, но она не знала, сколько.
Пространство на стене рядом с дверью было отведено для небольшого произведения современного искусства, которое однажды привлекло внимание мистера Бейна в витрине магазина канцелярских товаров – цветная гравюра, изображающая железнодорожный переезд с поездом, неумолимо приближающимся к нему и низкий красный автомобиль, пытающийся пересечь рельсы, прежде чем железный ужас унесёт его в вечность. Нервные посетители, которым ставили стулья лицом к этой сценке, обычно старались пересесть, чтобы полностью сосредоточиться на разговоре.
Украшения, аккуратно расставленные на столе и пианино, включали маленькую позолоченную копию Умирающего льва из Люцерны, такого же маленького, облупленного, гипсового Лаокоона и свирепого фарфорового котёнка, вечно готового наброситься на пухлую и беспомощную фарфоровую мышь. Последний был одним из свадебных подарков самого Старика. Миссис Бейн поясняла тоном далёким от трепета, что он очень старый.
Пепельницы персидской чеканки были в форме гротескных голов, покрытых пучками седых человеческих волос, с выпученными, мертвыми, стеклянными глазами и ртами, растянутыми в огромные зияющие отверстия, в которые те, у кого хватало духу, могли стряхнуть пепел. Таким образом, мельчайшие детали комнаты сохранили свою душу и индивидуальность дополняя и без того мрачный эффект.
Но три человека, сидевшие сейчас в гостиной Бейнов, нисколько не были угнетены окружающей обстановкой. Двое из них, мистер и миссис Бэйн не только потратили двадцать восемь лет, чтобы сжиться с этой комнатой, но прежде всего были её преданными апологетами. И никакое окружение, каким бы мрачным оно ни было, не могло сравниться с аристократическим спокойствием сестры миссис Бейн, миссис Уиттакер. С какой церемонной снисходительностью она взгромоздилась на тот самый стул, на котором сейчас сидела, ласково улыбаясь стакану сидра, который она держала в руке.
Бейны были бедны,
