к хорошим знакомым, а ко всем подряд, даже к киноактерам, которых Женя видела только на экране телевизора.
После того как Андрей изменился, Женя стала тоже постепенно, почти незаметно меняться. Иногда она подолгу оставалась одна и думала, и глаза ее в это время были серьезными и усталыми. Иногда она даже плакала вечером в подушку, а потом стыдила себя: «Ах, Женька, Женька, что же ты из-за пустяков раскисаешь? Надо проще смотреть на жизнь». «Вот увидишь, – говорила она себе, – скоро все утрясется». Но на этот раз все не утрясалось. Андрей приходил к ней все реже и реже, да и то, казалось, только для того, чтобы пожаловаться, что никто его не любит, не понимает… А взгляд его при этом был мутным и отсутствующим.
Но Женя продолжала любить его. Она должна была спасти Андрея, вернуть его прежнюю легкость, его прежнюю любовь. «Все утрясется», – говорила она себе, и больше не могла ничего сделать.
Женя была единственной из подруг, кто не отвернулся от Оли, когда с той произошла эта неприятная история. «Не переживай, все утрясется», – говорила она ей и все время придумывала что-то такое, что могло развлечь подругу. Сегодня Женя позвала Олю на ярмарку, которая ежегодно устраивалась у них в городе в конце августа.
На ярмарке было многолюдно. Подруги купили мороженое и ходили между прилавками. Ничего интересного не происходило, и девочки уже собирались домой, когда их окликнули. Это был Алексей Алексеевич, старичок-букинист, у которого они иногда покупали книги. Девушки остановились, разглядывая томики, но шум за спиной заставил их обернуться.
Небольшая группа людей в черном врезалась в толпу покупателей. Все расступались, пропуская Горе. Впереди шла женщина с растрепанными волосами. Ее поддерживал под руку высокий сутулый мужчина с невыразительным лицом и пустыми глазами. Женщина рыдала, спотыкалась, причитала. Вдруг она остановилась и откинула голову. В глазах ее полыхали ненависть и злоба. Глядя куда-то в пустоту, она заговорила, точнее, закричала пронзительным, срывающимся голосом. Она обвиняла войну и всех тех, кто ее допустил, кто принес в жертву Богу войны и алчности ее молодого и ласкового сына.
Алексей Алексеевич положил руку Жене на плечо, и ее вдруг захлестнуло ощущение, что происходящее напоминает хорошо отрепетированный спектакль. Слишком уж театрально причитала женщина, и слишком театрально не вытирала слезы, и слишком растрепаны были ее волосы, и слишком черным было ее платье, и слишком белым было ее лицо. И слишком уж траурно-молчаливы были поддерживающие ее руки.
«Ты наживаешься на моем горе!» – крикнула вдруг женщина, вырвав локоть, и резко толкнула прилавок с бижутерией на стоявшую за ним продавщицу. Некоторые люди из толпы стали делать то же самое. Завизжали женщины. Матери потащили детей подальше от истошно орущей толпы. В центре уже завязалась драка. На один из прилавков запрыгнул мужчина с безумными глазами. В руке у него был пистолет. «Убийцы!» – заревел он. Но на него, кажется, никто не обратил особого внимания. Люди били друг друга кулаками и ногами, царапались и кусались, таскали за волосы, визжали. Кто-то бил об асфальт фарфоровую посуду, кто-то топтал яркие мягкие игрушки с трогательными
