style="font-size:15px;"> Слушавший рядом Шульман сказал:
– Я дам двух казаков, донцов…
– Одного, ваше высокопревосходительство, вчетвером больно густо чернеть будем на снегу… – перебил генерала Четвертаков.
Офицеры снова переглянулись и, удивлённые такой резвостью Четвертакова, покачали головами.
Четвертаков повернулся «кругом», и зазвенели его шпоры. «Надо бы снять, – подумал он. – А то будут звенеть, как мудя у зайца!»
Полковой писарь, розовощёкий, из тверских приказчиков Гошка Притыкин, кучерявый, будто черти вили, протянул Четвертакову пакет и нарисованную на тонкой папиросной бумаге схему:
– Хороша бумажка! – Он выпятил толстые губы. – В такую табачок турецкий завёртывать, а не вам, вахлакам, под шапку сувать, всё одно сопреет! Ты… – Он промокнул на лбу пот, потому как любимым его делом было прописывать буквицы, и очень красиво получалось. – Ты знай, что её можно съесть, шоб врагу не досталась, горло драть не будет! Пайкато много дают?
Четвертаков хотел уже ответить, как получится, но мужик Притыка был незадиристый, а только почемуто всегда голодный, поэтому Кешка не стал, да и в чужой части было не с руки.
Донского казака, что был им придан, звали Минькой. От Гонёндза они прошли до русла Бобра. По настланному мосту перешли на правый берег. Кешка постучал по льду концом пики и понял, что лёд хрупкий и ненадежный, потому что за прошедшие две недели мороз дважды сменялся оттепелью.
– Чё стучишь? – в голос спросил Минька. – Али в гости жалаишь?
Четвертаков повернулся:
– Ты вот чё, горланить будешь, када свою бабу у соседа в бане узришь, кумекаешь?
Минька ничего обидного не услышал в словах вахмистра, а только осклабился:
– Эх, была б щас моя баба…
– И чё?
– А погляди кругом!
– И чё угляжу?
– А снег!
– Ну, снег!
– Она б меня укрыла!
– Чё, такая большая баба?
– Не, голова садовая – даром што вахтмистерминистер – она бы накрыла мине с конем простынью поболе, и мы на снегу бы… хрен кто различит.
– А глядетьто как через простынь?
– А гляделки бы и вырезал!
– Себе, што ль?
– Говорю же… в простыни – и мине и коню!
Ориентироваться было просто: на севере, между Граево и Райгородом, куда Четвертаков, донской казак Минька Оськин и вестовой Евдоким Доброконь держали путь, полыхали зарницы артиллерийской перестрелки.
Шли переменными аллюрами; когда местность открывалась широко и под ногами была санная дорога, гнали полевым галопом, а когда приближались к рощам и обширным зарослям кустов переходили на рысь или вовсе на шаг. Вокруг было безлюдно, в нескольких местах дорога расходилась на две, или пересекалась с другой дорогой, тогда держались канала по правую руку, а иногда
