ятыми в лепешку автомобилями. Иссеченный глубокими трещинами, крошащийся каменный склон справа от дороги пестрел жалкими букетиками искусственных цветов и установленными длинной цепочкой миниатюрными надгробиями с именами и фотографиями тех, чьи мечты и стремления пошли в зачет этого страшного налога. Надгробия, под которыми никто не покоился, стояли по одному и группами – в зависимости от того, сколько живых душ находилось в салоне сорвавшегося в пропасть автомобиля. Где с серпантина слетел рейсовый автобус, их было несколько десятков, и это впечатляло – впрочем, как и многочисленные проломы в дорожном ограждении. Искореженные, разорванные страшным ударом стальные полосы гостеприимно изгибались в сторону обрыва, и вид их будил воображение: представлялись картины, от которых мороз подирал по коже и шевелились волосы на голове.
Человек, сидевший за рулем потрепанной малолитражки «юго», ехал по этой дороге далеко не впервые, а потому обращал на эти свидетельства бренности всего земного внимания не больше, чем на давно приевшиеся красоты здешнего сурового пейзажа. Он знал эту дорогу как свои пять пальцев и вел машину с беспечной лихостью истинного серба, привыкшего больше полагаться на удачу, быстроту реакции и покровительство своего святого, чем на тормоза обильно капающей маслом, бренчащей малолитражки.
Печка в машине работала плохо – как, впрочем, и все остальные узлы и агрегаты, – и в салоне было, мягко говоря, не жарко. Короткое шерстяное пальто водителя было застегнуто до самого верха, длинный белый шарф плотно обвивался вокруг шеи – он был не столько модным аксессуаром, сколько защитой от зимнего холода. Руки в кожаных перчатках уверенно лежали на руле; время от времени водитель энергично шевелил мерзнущими пальцами. Из многочисленных щелей тянуло ледяным сквозняком. Чтобы согреться, водитель закурил сигарету. Во время этой процедуры его густо забрызганная дорожной грязью ярко-желтая «юго» опасно вильнула, будто вознамерившись проверить на прочность стальное ограждение над обрывом, но тут же вернулась на свою полосу, повинуясь нетерпеливому движению сжимавшей баранку руки. В следующее мгновение из-за поворота навстречу ей вынырнул полупустой рейсовый автобус, несущийся под уклон, как и всякое транспортное средство в здешних местах, с самоубийственной скоростью. Сквозь огромное ветровое стекло было видно, как его смуглый черноволосый водитель, оживленно жестикулируя чуть ли не обеими руками одновременно, что-то горячо рассказывает сидящему рядом с ним человеку – то ли напарнику, то ли просто знакомому. На дорогу он, понятное дело, почти не смотрел.
Автобус с шумом пронесся мимо в облаке пара, выхлопных газов и летящей из-под колес грязи. Все это добро, естественно, осело на ветровом стекле малолитражки, сделав его совершенно непрозрачным. Даже не думая сбрасывать скорость, водитель «юго» оторвал от руля руку с дымящейся между пальцами сигаретой и передвинул рычажок на рулевой колонке. «Дворники» неохотно, рывками поползли по стеклу, со скрипом протирая в грязи мутное окошко. Стеклоомыватель отозвался на нажатие кнопки двумя вялыми струйками, которые тут же иссякли – бачок был пуст. Сквозь коричневую муть впереди показался еще один крутой поворот, и водитель преодолел его, почти ничего не видя, с небрежной уверенностью опытного гонщика – преодолел, увы, не за счет своего мастерства, а за счет все того же слепого везения.
Он был неглуп и отлично понимал, что в один далеко не прекрасный день везение ему изменит – изменит так же, как тем, чьи портреты безмолвно глядели ему вслед с крошащейся каменной стены, – но относился к этому с философским спокойствием. Смерти все равно не избежать; она наступит в заранее определенный день и час, минута в минуту, и способа отсрочить то, что написано на роду, не существует. Он дрался с албанцами в Косово, пережил натовские бомбежки и многое, многое другое. Он точно знал цену человеческой жизни; цена эта колебалась в зависимости от курса доллара и цен на оружие, боеприпасы и горючее, но, несмотря на все эти колебания, всегда оставалась мизерной: цена автоматной пули, цена осколка ручной гранаты, цена прохудившейся резиновой трубки, из которой капля за каплей вытекает тормозная жидкость, цена удара ножом из-за угла – цена собачьего дерьма, одним словом. Дорожить жизнью в мире, где от тебя ничего не зависит, – бессмысленная трата нервных клеток, а сидевший за рулем старенькой «юго» человек не любил бессмысленных действий.
Сигарета дымилась в уголке его красиво очерченного рта. Дым щипал левый глаз, заставляя щуриться, и ни капельки не согревал. Водитель вынул сигарету изо рта и стряхнул с нее пепел, нимало не заботясь о том, куда он упадет. Изношенный движок упрямо тарахтел, вращая обутые в давно облысевшую резину, тронутые ржавчиной колеса. Одно было хорошо: непривычно низкая для здешних мест температура воздуха почти на сто процентов гарантировала, что двигатель не перегреется на кажущемся бесконечным подъеме. Но и это водителя тоже не очень-то волновало: машина, как и он сам, привыкла к крутым и извилистым горным дорогам. Даже летом, в самое пекло, она так же уверенно карабкалась по серпантину, тарахтя и отчаянно дымя, в то время как новехонькие русские «Лады», а порой и европейские автомобили – те, что постарше, – стояли, остывая, с поднятыми
