это понимал. Тангейзер отложил бумаги и ткнул указательным пальцем в грудь собеседника, почувствовав под грязной курткой хилое, немощное тело. Надавив посильнее, он сбросил смотрителя с табурета, и тот, раскинув руки и ноги, опрокинулся на пол. Стон был первым искренним звуком, слетевшим с его губ. Не обращая на него внимания, Матиас порылся на полочке под конторкой, вытащил бумагу и чернила и, перебрав пучок использованных перьев, нашел одно, кончик которого выглядел пригодным для письма, после чего принялся строчить по-итальянски, неровным почерком:
«Дражайший Орланду, я в Париже. Еще нигде не устроился. Оставь для меня сообщение здесь, в коллеже. Напиши, где я могу найти тебя и твою мать».
Тут Тангейзер остановился. Сомнительно, что его пасынок получит это письмо в ближайшее время. А если и получит, то служитель не станет передавать его ответ. Вспомнив, что видел таверну на углу соседней улицы, рыцарь приписал:
«Оставь копию в “Красном быке”. Я должен как можно быстрее найти Карлу».
Потом он задумался, вспоминая, какое сегодня число. Завтра праздник святого апостола Варфоломея. Тангейзер расписался и поставил дату: «Вечер 23 августа 1572». Размахивая листом бумаги, чтобы высохли чернила, он посмотрел на Грегуара, который взирал на происходящее широко раскрытыми глазами. Челюсть у него отвисла, из носа текло.
– Таверны, – сказал Тангейзер. – Поищем в студенческих тавернах.
Он сложил лист пополам, написал на обратной стороне «ЛЮДОВИЧИ» и «МАТИАС». Буквы над ячейками были написаны на деревянных дощечках, прибитых к полке. Госпитальер кинжалом подцепил дощечку с буквой «Л» и с ее помощью прикрепил записку к ячейке так, чтобы надпись было видно из-за конторки. Потом вернулся к служителю и ткнул его носком сапога в ребра:
– Вставай.
Несмотря на кажущуюся немощность, старик вскочил на ноги с резвостью, которой позавидовал бы и более молодой человек. Без парика, с искаженным от ярости лицом, служитель выглядел скорее лет на пятьдесят, чем на семьдесят. Его череп покрывали шелушащиеся струпья, и Тангейзер попятился, опасаясь, что болезнь заразна. Взяв ружье, он кивком указал на полку с ящичками.
– Проследи, чтобы моя записка попала к господину Людовичи.
На улице солнце пекло еще жарче, чем прежде, толпа стала еще плотнее, а запах – еще отвратительнее. Матиас почесал бороду. Пот стекал у него по спине, глаза слезились. Ему хотелось принять ванну – если это возможно в Париже. И хорошо бы снова вскочить на лошадь, чтобы оказаться подальше от прилипавшей к сапогам грязи. Грегуар тем временем указал на длинный ряд шумных, забитых людьми строений, похожих на свинарники.
– Студенческие таверны, – сообщил он.
Первые три пивные гудели от пьяных выкриков и споров, но выяснить в них ничего не удалось. В каждой рыцарь-иоаннит называл хозяину имя Орланду, перекрикивая гвалт, но ему никто не ответил. Видя, что эта тактика не приносит успеха, в четвертой таверне, «Красном быке», Тангейзер сел за столик у двери. Он заказал вино, холодный пирог с гусятиной и двух жареных цыплят. В разговорах
