она готова была руку на отсечение за это отдать, а сейчас не находит себе места. Тот сон будто разворошил в груди осиное гнездо, и Зилай его знает, кого осы ужалят первыми: окружающих или саму Кайрис. Однажды она все-таки набирается смелости и спрашивает Крию про ее серп. Они как раз сидят и перебирают запасы ворожеи, а серп лежит рядом на стуле.
– Он такой странный. Будто не очень удобный для сбора трав, – подает голос Кайрис.
– Мой серп создан для битв, – Крия почему-то выглядит настороженной. – Так что ты права.
Ворожея припечатывает проницательным взглядом и опять склоняется над засушенным пучком. Кайрис нерешительно мнет свой в пальцах.
– Я слышала, – говорит она, подбирая слова и чуть покусывая губу от нетерпения, – что все воины из легенд давали оружию имена.
– Что тебя удивляет, девочка? – уголки губ ворожеи дергаются будто нервно, но тут же расслабляются, и ее лицо опять начинает напоминать маску. – Это даже дети знают. Воины и сейчас так делают, и не только они. Имя моего серпа – Улыбка Змея.
И Кайрис едва не выкрикивает: «я знаю». Просто – чтобы Крия впервые удивилась и восхитилась ею. Но вместо этого приходится придержать язык и кивнуть. В этот раз Кайрис даже почти не удивляется. Похоже, серп и правда заколдованный, но Крия, конечно же, ни за что об этом не расскажет. Почему же серп не хочет говорить с Кайрис опять? Это бы хоть как-то скрасило ожидание.
Но солнце поднимается и падает за горизонт, а долгожданный сон все не повторяется. Поэтому, когда Крия отправляет ее отнести мазь Крысятнице, Кайрис не чувствует ничего, кроме раздражения. Проходя по деревне, она то и дело пинает комья земли и гоняет кур со свиньями, но настроения это не улучшает. Дом Крысятницы виден издалека и – возможно, из-за жаркого марева – кажется совсем хрупким, а стены тонкими, будто тряпичными.
Кайрис проходит внутрь, заставляя себя не морщиться от запаха крысиного помета и прелого сена. Доски под ее ногами прогибаются, словно вот-вот развалятся. Крысятница сидит на кухне за столом, горблясь так, что кончик белой ленты в волосах, почти неотличимой от седых прядей, елозит по скатерти. Услышав шаги, она поднимает голову с худым подбородком и узким длинным носом. Кайрис не знает, что старуха делала до того, как она пришла, но смутно догадывается: морщинистые пальцы перебирают шелуху, роясь в глубокой глиняной миске.
– А, Кайрис. Присядь. Я почти закончила.
Кайрис делает пару шагов, но остается стоять. Ножки табуретов такие тонкие, что явно выдержат только вес сухонькой Крысятницы. Пока та копается в шелухе, Кайрис оглядывается, но вокруг нет ничего интересного: какой-то ссохшийся веник под потолком, посеревшее полотенце с красными угловатыми цветами, полупустой мешок в углу.
Вдруг мимо проносится что-то серое и, быстро вскарабкавшись по юбке Крысятницы, забирается на стол. Кайрис все же кривится. Крыса облизывает лапки и проводит ими за ушами. Ее грязно-розовый
