видимо, некогда.
– Что ты делаешь? – спрашиваю его.
– Не даю скале разрастись. Сбиваю каменные наросты.
– Кто ты?
– Твой труд.
– Как тебя зовут?
– Труд.
– Почему тебе тяжело?
– Любому тяжело делать работу, которая не приносит плодов… – Он наконец смотрит на меня. Глаза его уставшие, в сеточках морщин, он кажется едва ли не старше меня. Блекло-серые, выцветшие. Потухшие. Даже ресницы его – в каменной пыли.
– Тогда почему ты продолжаешь?
– Потому что больше некому. Некому меня заменить здесь.
– Ты можешь просто оставить эту скалу?
– Не могу. Она тогда разрастется, растолкает всю землю, вылезет наружу и разрушит все вокруг.
– Откуда тебе знать? Может, она разрастется на полметра и остановится сама! – мне страшно за Труд. Он долбит со всего маху уже неведомо сколько лет! Камни отлетают от скалы и растворяются на земле, испаряются. А скала проворачивается и не уменьшается.
– Те, кто работали тут до меня, так сказали.
– А ты проверял? Ты останавливался?
– Конечно нет. Я не хочу, чтобы все вокруг разрушилось.
– Как ты тут выживаешь? Что ты ешь? Что пьешь? Ты вообще спишь?
– Здесь есть корни деревьев, насекомые и мыши. Вода стекает по корням и по самой скале. Спать мне некогда.
– Ты вообще не спишь?
– Раз в два дня могу поспать. Несколько часов. Пока не упаду – не усну: боюсь, что скала меня раздавит.
– Так выйди отсюда!
– Она вырастет туда, наружу, и раздавит все. Не тут, так там – она меня догонит. И тебя догонит. И всех догонит.
– Но ты же этого не знаешь.
– Так говорили. Кто я такой, чтобы проверять? Если они были правы, я тогда ничего не успею исправить. Тут, – он показал на место, в которое бил, – и только тут откалываются камни. Но она все время вертится! Она бесконечно крутится!
И он снова бил, бил, бил еще и еще. Из-под его каски градом лил пот, он вытирал изможденное лицо мокрым рукавом и продолжал долбить скалу.
– Миленький мой! – взмолилась я. – Скажи мне, в чем ты нуждаешься? Нужно ли тебе что-нибудь? Воды? Еды?
– Света и солнца. Воздуха и ветра, – он вдруг замер на мгновение. – Они когда-то у меня были, я помню. А еще я помню собаку. Большую и добрую. Кажется, она умерла, – он как будто очнулся, коротко тряхнул головой и снова занес кирку. Вновь застучало и зазвенело.
Я села и заплакала… Это я к себе так?… Это я с собой так?… Это же как нужно к себе относиться, чтобы – вот так?! Больно ли мне? Неимоверно! Но это слезы прозрения. Откровения. Слезы правды, так внезапно обнаруженной. Я не буду их останавливать. Я еще не знаю сейчас, чем закончится эта история, но точно знаю, что должна спасти Труд. Он сделал достаточно. Достаточно! Он имеет право на свет и солнце. На
