в иных пределах. На своей земле стоим, оберегая ее не издали! И ни от кого не таимся, подобно иным: не в спину бьем, а в рожу!
Столь же честно увечим, аще придется. Ежели отсекаем персты, або выламываем клещами, то всегда без обмана! Ведь дорожим доброй своей славой. Седьмь потов прольем, а накажем, сообразно виновности! Заслужил – получи!
А кого-то, по беспримерной доброте нашей, лишь пометим раскаленным железом, вздернем на дыбе, да кнутом его, кнутом!
Открою сугубо секретное. Каждого, кто угодил к нам, милосердно вразумляем загодя: успей покаяться, не то хуже будет! И ведь в точности сбывается! – понеже особливо упертых отправляем на кол. А вострый он, и ладно входит, проникая до средины нутра…
Верные долгу своему, равно и приказам старейшин первого благочестия, не делаем различий в нынешних чинах и прежних заслугах!
Не взираем на имена и родство!
Ежели прикажут нам премудрые в Совете, исполним в точности! Да и сами подсказать им вправе…
«Нет у тя таковых прав! Не возьмешь мя!» – недоброжелательно оценил Вершило предостережения самозваного друга, одновременно ощутив, что по спине его – от загривка до копчика, покатил холодок.
Ибо, помимо воли своей, представил он, применительно к себе: застенок, где милосердно вразумляют, отсечение перстов, клещи, раскаленное железо, дыбу, кнут, а вяще прочего – кол, пронзающий чрево снизу доверху, начиная со входного отверстия.
Впрочем, тут же вспомнил, что при всех своих личных огрехах, не относится он ни к лесным лиходеям, ни к гопникам, ни к головникам, ни к конокрадам, ни к пироманам, ни к повитухам нелегального промысла.
И стало быть, далек от риска угодить в зону прямых полномочий внутреннего сыска! А подлежит наказаниям за свои проделки – те, что имеют место, и те, мнимые, кои непременно припишут «до кучи», еже повяжут руце, токмо пред скрытным сыском, в подвалах коего ленятся насильничать над перстами, предпочитая лишь отрезать носы, равно и выкалывать зенки. Да и сажать на кол там полагают сущим изуверством, далеким от подлинного человеколюбия, заменяя сие наказание убиением, будто бы при попытке к бегству, либо при оказании сопротивления мастерам пыточных дел.
И приободрился он! Вслед выразил недоумение, вперемежку с укоризной, нацеливаясь на скорое выведывание:
– Долговато подводишь ты! Едва не задремал я. Уже и перестал гадать, откроешь ли хотя бы явное.
А в потаенное твое отнюдь не верю! Откуда ему быть во внутреннем сыске? Не серчай за прямоту, а не затейлив он! Дабы выламывать персты и сажать на кол, не надобен большой разум. И не великое дело – оберегать Землю вятичей пыточными клещами!
Любезна мне памятливость твоей службы, однако и мы, во внешнем сыске, умеем хранить обиды! И не убывает доверие к нам в Высшем совете старейшин – аще придется, стеной встанут за нас премудрые!
И будет о суетном! Ведь ты предложил дружбу – помнится: ввысь, вширь и вглубь.
Вот и удостоверь щедрость души
