– высокий, широкоплечий, с крупными сильными руками. Как выражался Билли, «у нашего Джимбоба не ладони, а лопаты». Билли – единственный, кто звал Джеймса уменьшительными именами: Джимом, Джимми, Джимбобом. Если он и величал его Джеймсом, то иронически, обычно в пику маме. По-моему, дело тут в балансе власти. Их послушать, так подумаешь, будто это Джеймс – хозяин фермы. Именно он тут распоряжается и заправляет. Мужчины, заглядывавшие к нам с черного хода, никогда не искали Билли. Только Джеймса. До того как появился Джеймс, они искали дедушку. И Билли это вполне устраивало. Если на ферме что-то приключится, он ни при чем.
Мы стояли у могилы бабушки и дедушки. Меня назвали Деборой в бабушкину честь. Странно было видеть на надгробии свое имя. Мне рассказывали, что бабушка умерла во сне. О передозе я узнала позже. Прямо такого никто не говорил, но я все поняла из слов Билли, когда на него напала пьяная сентиментальность.
А потом до меня дошел слух о том, что сказала дяде наша ризничая, Бетти, в пабе незадолго до закрытия. Бетти – женщина миниатюрная, нервная и пить не умеет. Билли попытался ее развеселить, а она ни с того ни с сего завопила, что Дебби Уайт была чертова шлюха и ей не место в освященной земле. Дядя встал в боевую стойку и сообщил, что, если Бетти еще заикнется про его мать, пускай выбирает, из какого окна ее вышвырнуть. В пабе его до сих пор зовут Выбери-Окно.
Отец Джон спустился по лесенке прицепа и начал обход, окропляя могилы святой водой. Кресло-коляску с девяностолетней миссис Кофлэн, укутанной в пуховое одеяло до самого подбородка, подкатили к краю могилы, и старушка сидела с таким видом, словно собралась упокоиться рядом с мужем.
Билли не религиозен. Это единственная месса в году, которую он посещает из уважения к памяти родителей. Он следит, чтобы могила была прибрана, а цветы политы. На Рождество он приносит им пуансеттию, а сейчас надгробие украшал горшок с желтыми примулами. Примулы были любимыми бабушкиными цветами.
Я явилась сюда не ради бабушки с дедушкой. А чтобы хоть одним глазком взглянуть на парня, который стоит позади всех на мессе. Я видела, как он пришел вместе с семьей. В спортивной футболке и джинсах. Для ирландского лета кожа у него была слишком загорелой – наверное, ездил куда-то отдыхать. Я поглядывала в сторону могилы его деда. Парня заслоняло надгробие, но из-за камня торчал кончик локтя – самого божественного локтя, который я когда-либо видела.
Будто почувствовав, что я на него смотрю, он вышел из-за камня, и я отвела глаза. И в результате столкнулась взглядом со своей старой учительницей фортепьяно. Улыбнувшись, она снова опустила взгляд себе под ноги. Мне стало стыдно, что я не улыбнулась в ответ. Туалет у Одри Кин – самый красивый из всех, в каких я бывала в жизни. Я вечно проводила там по пол-урока. Она наверняка думала, что у меня жуткий цистит. Помню, как я вдавливала указательный палец в восковые ароматические свечи на бачке унитаза и подставляла палец под кран, изумляясь, что не чувствую воду сквозь
