и писки, жужжанье и шелест – как в мае. «Соловьёв только не хватает, да и…» – запнулся, не мог понять, вспомнить, чего ещё не хватало для ночного майского благоухания. Чего-то ведь не хватало.
Звёзд было – полное небо, тоже, как живые, толпились над головой, крупные, мелкие, и до самых звёзд – тепло и ясно. «Дурьё, повысыпало!..» Усмехнулся горько – им было не до него, это почувствовать было нетрудно, а вместе с этим, с их наглой вечностью так ничтожно, жалко представала одинокость, конечность, кончаемость своя. «У-у-у-у…» – снова заскулил Антон и, раскачиваясь, опустился на ступеньки крыльца.
Он проснулся до рассвета, от необычного кошмарного сна. Снилось – страшно и долго – что он уж прожил свою жизнь и сделался стариком, собравшимся умирать. Даже пить захотелось от этой жути. Легко встал, тряхнул головой, прогоняя видение, сладко зевнул и потянулся. За окном только-только брезжило. Мало спал – загулялись вчера с Ленкой – только этот сон и успел увидеть, а бодрость уже вернулась. «За грибами, что ли, сгонять, пока все дрыхнут? Или уж поспать часок, а потом перед домом покосить, мать просила для кроликов отавы…» В то лето он вошёл во вкус косьбы: раньше как-то не получалось, а освоил – и каждое утро теперь тянуло покосить. Тихо, а ты бруском – вжик, вжик! – и от церкви ещё отлетит-вернётся, такое же, но уже другое, теплее, гуще – вжик, вжик. Что за звук! «Покошу! А за грибами пусть Олька с пацанами, как встанут»
Сон уже забылся, а вспомнился счастливый вчерашний день: вся эта запоздалая летняя теплынь, которая, кажется, никогда не надоест, радостная усталость в руках и спине… Вчера отец впервые взял его на целый день как равного, что сам делал, то и ему дозволял. Четыре венца заготовили, правда и Серёжа-верующий помогал – ему ведь рубят. Улыбнулся – вспомнил, как хвалил его Серёжа отцу: «Ну и хват у тебя парень! Сколь ему? – Семнадцать. – А топором-то как учён! Мне не суметь. Молодец… – Так с измальства.» Потом они в сторонке говорили и всё кивали весело на Антона, а Антон был горд и счастлив, и по сейчас счастлив. Они-то не знают, что, поужинав и переодевшись, Антон ещё гулял до полночи с Серёжиной старшей, Леной. Вспомнил, как она волосы откидывает, смеётся… Ходили далеко в поле – в такую ночь грех в поле не пойти! – стерни не замечали. У Алёнки был маленький «Алмаз», приёмник, с ним удобно – можно не мучаться словами, слушаешь, как будто разговариваешь, и то, что слышно из маленькой коробочки – как будто несказанное из твоей груди… «А река бежит, зовёт куда-то, плывут сибирские девчата…» Она всю ночь потом пела: «А река бежит…» Ох, Ленка!.. Ему самому куда-то хотелось побежать, чтобы успеть за крутящимися внутри его светлыми волнами. «Пойду косить, по косе брусочком вжик, вжик, – услышит? Долетит! От церкви оттолкнётся и – долетит!!»
Зачерпнул воды, отодвинул занавеску – снова день будет ясный, хорошо! Так далеко с дороги видно, будто на всю жизнь вперёд, на всю счастливую жизнь вперёд!
Было так радостно и светло на душе, что, не боясь никого разбудить, он тихо
