я был уверен больше, чем в себе самом, начали в тот день (именно во время конкурса!) идти втрое быстрее! Через пару часов после этого они опять пошли нормально – чуть ли не секунда в секунду. Как объяснить этот феномен – не знаю. Может, на часы подействовало мое нервозное состояние? Не хочу гадать.
Вернулся я домой, уверенный в том, что написал фигню, и, конечно, призового места не займу.
Результат стал известен через неделю. Занял я третье место. Но! Две задачи я решил правильно, как в учебнике. А третью, которую решал второпях, за минуту до «конца» срока, я решил тоже правильно – в том смысле, что получил правильный ответ. Но никто не мог понять, КАК я его получил. Там была какая-то числовая последовательность, и нужно было найти ее сумму. Существовала формула, которую надо было использовать. А у меня написно было всего три строчки текста без единой формулы. Что-то вроде «поскольку первый член равен тому-то, а коэффициент… то…» и дальше сугубо логически был выведен ответ. Правильный. Случайно написать это число было невозможно. Меня потом позвал председатель комиссии, и они с Мантель пытали меня, чтобы я объяснил, что я имел в виду, как пришла мне в голову идея логического решения. Я не смог, за что мне и снизили балл…
После этого стресса я больше на олимпиады не ходил.
В школе у нас был военрук, хороший дядя, но не очень умный. Ребята любили над ним подшучивать. Шуток он не понимал, и ко всему относился серьезно. Скажем, занятие: ориентирование на местности. Как определять страны света по мху на дереве, по солнцу…
Вызывает он кого-то из класса и просит рассказать, а тот вместо ответа спрашивает:
– А что делать, если солнца нет?
– Тогда по луне.
– А если луны нет?
– Тогда по мху.
– А если пустыня, деревьев нет?
– Тогда по (не помню уж по чему).
– А если и этого нет? И вообще ничего нет? Ни солнца, ни мха, ничего! Пусто!
Немая сцена. Об этом, похоже, он не думал. О таком случае в учебнике не сказано.
– Так, – говорит, – не бывает, чтобы вообще ничего не было.
– А если…
– Садись, двойка!
– За что??
* * *
Тромбон учил меня, как общаться с девушками. Ничему не научил, да и можно ли этому научить? Характер надо было менять, а не методам учиться. А характер у меня стал меняться разве что годам к двадцати пяти, да и то медленно. Во всяком случае, девушке, которую любил в школе, я сумел признаться в любви только на пятом курсе, когда поздно было – она не то чтобы была влюблена в другого, но в голове у нее уже сложился образ будущего мужа, явно не похожий на меня.
Поскольку на практике с девушками долго ничего не получалось, то много душевных сил уходило на самокопание и попытки
